Виталий Гладкий - Подозреваются в убийстве

Да, наследили изрядно. Только не те, кто нужен. Участковый Байков и домоуправ с понятыми затоптали в квартире все, что только можно было. Черт побери! И чему только учат в школе милиции!

Калашников снова потянул к себе альбом. "Красивая…" – залюбовался фотоснимком: Басаргина в купальнике балансирует на камне среди сверкающих брызг; чуть поодаль, не очень резко, просматривается атлетическая фигура мужчины… Стоп! Лупа! Калашников сунул руку в карман – и со вздохом вытащил обратно: на столе, в кабинете…

Следователь поднялся, прошелся по комнате, остановился возле книжных полок. Да-а, завидно… Вспомнил свои макулатурные, завздыхал… А тут Лев Толстой, Пушкин, Генрих Манн, Горький… И застыл неподвижно с поднятой рукой: Джек Лондон! Где?! Галлюцинации? Нет, ошибка исключается: он видел именно на этой полке полное собрание сочинений, сверкающее позолотой корешков. Теперь вместо Лондона теснились книги других авторов.

Значит, кто-то проник в квартиру… Чушь! Каким образом? Третий этаж, пломба на месте, балконная дверь, форточки закрыты на задвижки, стекла не разбиты… Мистика…

И все-таки полное собрание сочинений Джека Лондона исчезло – в этом у Калашникова не было ни малейших сомнений. Кто-то успел побывать в квартире Басаргиной до его прихода, по всей вероятности, ночью…

"…Второй этаж отпадает – двое стариков лет под семьдесят. Квартира на четвертом этаже под охраной милиции – жильцы в отпуске. Дверь заперта, опломбирована, сигнализация в исправности. Пятый и последний этажи – семья Хорунжих. Глава семьи отсутствует в городе более двух недель, проверено. Жена, десятилетняя дочь… Жена Хорунжего? Плоды эмансипации – дама с высшим образованием в роли "домушника". Скорее плоды твоей буйной фантазии, Виктор Емельянович…" – Калашников тряхнул головой, пытаясь собрать обрывки мыслей в единое целое.

Не получилось: бессоная ночь давала о себе знать ломотой в висках и непривычной вялостью в рассуждениях. Тогда Калашников принялся собирать разбросанные по столу бумажные листики, исчерканные, разрисованные смешными человечками, кружочками, вопросительными и восклицательными знаками, которые робко ютились возле многочисленных фамилий. Сложил их в "дипломат", поднялся из-за стола. "Всё. Баста. Спать. Два часа. Могу я себе позволить такую роскошь?.."

Звонка будильника Калашников не услышал – усталость отключила мозг напрочь. Поэтому вместо запланированных двух с половиной часов, он проспал почти до обеда. Бутерброд дожевывал уже в автобусе, который вез его на Тенистую: нужно было обстоятельно расспросить стариков со второго этажа.

– …Какой у нас сон? – симпатичный старичок с профессорской бородкой задумчиво прихлебывал чай. – Чуть что где зашебуршится – глаза, как пятаки. Ворочаешься в постели до утра. А днем? С шести молочница под окнами соловьем заливается – голосистая девка, доложу я вам, мертвого поднимет, в десять машина для вывозки мусора трезвонит, в обед соседи за стеной магнитофон запускают, молотит так, что дом словно пчелиный улей гудит, а там дети из школы возвращаются. Да что я вам рассказываю, – засмеялся старик. – Выходит так, что, вроде, жалуюсь. Вовсе нет: ее величество жизнь продолжается, и это очень хорошо! Лучшие годы давно позади, чего еще остается? Брюзжать? Плакать в жилетку первому встречному? Нет! Жить и радоваться, что тебе отмерено больше, чем твоим друзьям и соратникам.

– Вы кушайте, кушайте… – заботливо подкладывала клубничное варенье в розетку жена старика, сухая и все еще очень подвижная: Калашникова пригласили к чаю.

– Петр Васильевич, меня интересует позавчерашняя ночь. Над вами квартира Басаргиной, где кто-то промышлял позавчера, видимо, ближе к утру. Может, вы что-нибудь слышали, видели?

– Варя… Варюта… – старик погрустнел и пытливо заглянул в глаза следователю. – Это правда, что ее… убили?

– Как вам сказать? Больно все запутано. Убили или нет – с уверенностью ответить на этот вопрос не смогу. Не знаю, если честно. А вот то, что она бесследно исчезла, – факт.

– Эх, горемычная… – Петр Васильевич сгорбился, завздыхал. – Золотой ведь души человек… – Заметив вопросительный взгляд Калашникова, вдруг загорячился:

– Вы не слушайте эту толстомясую Терехину! Злая, завистливая, живет по принципу – от себя гребет лишь курица и бульдозер. Да и не только она такой породы, к сожалению, в нашем подъезде. Ну да не про них разговор. Варюта была не из таких…