Михаил Березин - Пришла беда, откуда не ждали

Я достал из кармана свой пугач и повертел его на пальце. Черемухин в ужасе выпустил из рук баллончик и завыл. Потом вновь принялся кашлять.

Я с трудом поднял его на ноги, сопроводил в комнату и позволил рухнуть в кресло.

- Поздравляю, -воскликнул Голдблюм, появляясь в комнате вслед за нами. - Отныне вы - миллионер! Мультимиллионер!

Бедняга испугался еще больше и вжался в кресло.

- Откуда этот кашель?! - продолжал Голдблюм. - Чем вы питаетесь? Это не дело, мамочка моя.

- Вы врач? - тихо проговорил Черемухин без особой уверенности. Видимо его сбили с толку слова "мамочка моя". Он даже перестал кашлять. Затем перевел взгляд на меня, и проблеск надежды в его глазах потух. Поскольку держал я в руках отнюдь не стетоскоп.

- Спрячь пушку, - приказал мне Голдблюм, и я повиновался.

- Почему вы не отзывались на объявления? - с отеческой укоризной обратился он к Черемухину. - Если бы не феноменальная интуиция Крайского...

- Какие объявления? - простонал Черемухин.

- Ну, сначала в немецких газетах, а потом Крайский дал объявление в "Европа-Центр".

- По-немецки не читаю, - проговорил Черемухин, и я многозначительно кивнул, заглядывая Голдблюму в глаза. Мол, что и требовалось доказать. - А эта ваша "Европа-Центр", продолжал Черемухин, - она, между прочим, денег стоит.

В ответ Голдблюм с возмущением посмотрел на меня. Как же я только мог допустить, чтобы у самого маэстро Черемухина не было денег на покупку газеты. Эдакий душка, рубаха-парень. Что-то я не припомню, чтобы он предлагал мне удвоить тираж и разослать русскоязычным жителям Берлина газеты бесплатно.

- Ну, да ладно, - великодушно махнул рукой Голдблюм. - Все хорошо, что хорошо кончается.

- А в чем, собственно...

- Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы - миллионер! Мультимиллионер!

Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.

- Вы знаете, охотно бы вам поверил... Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.

- Вы издеваетесь? - рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. - Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке... Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.

Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.

- Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? - мягко, по-отечески поинтересовался он.

- Я не рисовал! - воскликнул Черемухин. - Это - наглый поклеп!

- Ну, ну, - укоризненно протянул босс, - запираться не в ваших интересах, мамочка моя.

- Клянусь! - Черемухин почему-то перекрестился. - Я добропорядочный гражданин... Вернее - будущий гражданин... Федеративной Республики Германия... Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь... А вы из полиции?

Голдблюм поморщился.

- Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.

- Картину Веньковецкому сдавали? - без обиняков поинтересовался я. - "Портрет инженера Ерофеева"? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?

- А? - Черемухин открыл рот.

- Ин-же-нер Е-ро-феев, - по слогам повторил я. - Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.

- Картину сдавал, - признался Черемухин, - но в метро не гадил. Картина - не доказательство.

У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?

- Дело в том, дорогой мой, - проговорил я.

- ...мамочка моя... - вставил Голдблюм.

- ...что "Портрет инженера Ерофеева" и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.

- Но это не моя рука! -воскликнул Черемухин.

- Тогда чья же?! Чья рука?! - взвыл Голдблюм.

- А вы из полиции?

- Да, - сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.

- Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.

- Это еще ни о чем не говорит, - успокоил я его. - У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.

- При чем здесь Эйнштейн? - возмутился Черемухин. - Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.

- Обезьяну - может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой...

- Подожди, Крайский, - перебил меня Голдблюм.

- Жду, - сообщил я.

Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.

- Кто написал "Портрет инженера Ерофеева"? - прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял "мамочка моя".