Владимир Гоник - Я не свидетель

14

Левин забыл ключи - надел другой пиджак, - и теперь топтался у входной двери, нетерпеливо поглядывая на часы: десять, а Михальченко все не было. Левин прошел до угла, откуда, как он полагал, должен появиться Иван, затем вернулся и с удивлением обнаружил, что дверь открыта. Михальченко сидел у себя, с серьезным видом листал какие-то бумаги, демонстрируя свою занятость: мол, здесь давно уже, сижу и работаю.

- Долго спишь, Иван, - сказал Левин. - Я ключи забыл, торчал целый час под дверью.

- Да вы что, Ефим Захарович! Я с половины девятого здесь.

- Не ври. Я просто не видел, когда ты проскочил.

- Я же все-таки сыщик, - засмеялся Михальченко. - Но я действительно не спал. Ездил на вокзал в линейный отдел. Это последний пункт вашего задания. Могу доложить.

- Давай.

- Ни в одной гостинице Георг Францевич Тюнен в интересующее нас время не останавливался. Не числится он ни в одном из больничных стационаров. Та же картина в морге. Трупов много, нашего, слава богу, нет. Не проходит он и по милицейской регистрации ни в городе, ни на железной дороге. По справочной фамилия Тюнен в Старорецке не числится.

- А эту ночлежку, Дом колхозника проверял?

- Проверял. И ведомственные гостиницы прихватил. Их у нас четыре. Не останавливался такой.

- Но, похоже, он и в Алма-Ату не вылетал. Выходит, он тут? Где? Плохо, что я не узнал у сына, болел ли его отец чем-нибудь.

- Но в больницы он не попадал. Если бы с ним что-то случилось на улице или в общественном месте, люди подобрали бы.

Пожав плечами и ничего не ответив, Левин ушел к себе. Посидев в задумчивости, побарабанив пальцами по столу, он невесело констатировал, как необязательны стали люди - слова и обещания раздаются с легкостью, как бы с заранее готовой установкой: пообещать, что угодно, лишь бы отвязаться от просителя. Об этом он подумал в связи с тем, что прошло уже много недель, как начальник следственного отдела управления безопасности Гарник Гукасян пообещал навести справки о ком-нибудь из медиков, кто в конце сороковых работал в санчасти лагеря, где находился оберст Кизе. Конечно, медика разыскать лучше всего. Чтобы ни случилось с человеком, медики обычно осведомлены лучше всех, тем более в таком небольшом и закрытом пространстве, как лагерь для военнопленных. Управление делами военнопленных и интернированных, находившееся тогда в системе НКВД, было ликвидировано. И с созданием министерства внутренних дел и управления спецлагерей при нем военнопленные оказались под юрисдикцией МВД. Но медики, очевидно, остались в прежнем своем ведомстве - в системе службы безопасности. Это немного утешало, если иметь в виду обещание Гукасяна. Но он молчит. Забыл Левина, что ли? И он решил позвонить. - Слушаю, Зарубина, - отозвался женский голос.

- Пожалуйста, Гарника Аветисовича, - попросил Левин.

- Его нет. Кто спрашивает?

- Левин из прокуратуры области, - скривился он от этой вынужденной лжи.

- Он в командировке.

- Надолго?

- Не знаю.

- А как давно?

- Давно, - увертливо-лаконично ответила женщина.

- Благодарю вас, - Левин опустил трубку, понимая, что больше ничего не узнает. Выходит, зря он грешил, попрекая Гукасяна в забывчивости и необязательности...

Отворилась дверь, вошел Михальченко, держа руки за спиной.

- Ты чего расплылся? "Жигули" выиграл в лотерейку? - Левин смотрел на его веселую физиономию.

- Это безнадежно, а вот это - верняк! - Он выбросил из-за спины руку и помахал над головой узким белым конвертом. - Из Мюнхена! От Анерта! Танцуйте гопак!

- А фрейлахс не хочешь? Давай сюда, - потянулся к письму Левин.

В комнату заглянул сотрудник, позвал Михальченко:

- Иван Иванович, вас к телефону, из райисполкома.

Михальченко вышел.

Глядя на конверт, Левин что-то вспомнил, достал из папки справку Жумекена Каназова с пришпиленным к ней обрывком конверта. Приложив его к только что полученному, убедился, что бумага одна и та же, как и марка с прямоугольным штемпелем. "Что ж это, - подумал, - Анерт из Мюнхена переписывается с Тюненом из Казахстана или наоборот: Тюнен с Анертом? А почему бы и нет? А почему не быть тут совпадению: таких конвертов и марок миллионы, любой мюнхенец мог купить, отправить письмо в Энбекталды и не обязательно Тюнену. Но разгадывать, что здесь так, а что не так придется тебе, Левин, за четыреста рублей в месяц - вроде много, но на них ни хрена не купишь".

Он вскрыл конверт, письмо было напечатано на прекрасной розоватой тонкой, слегка шершавой бумаге, по-русски. Последнее Левин расценил не как деликатность, а как деловитость человека, не очень уверенного, что в каком-то там Старорецке найдется переводчик с немецкого, к тому же хороший. Что ни говори, в Мюнхене это сделать оказалось, очевидно, проще, да еще владельцу издательства или издательств, которому очень важно точно донести до адресата смысл своего послания...