Лариса Соболева - Исповедь Камелии

Домна Карповна проводила сына, полагая, что он теперь разоблачен, знает свою вину и станет шелковым. Она пришла в столовую, уселась на свое место и, отпивая чай по привычке из блюдца, тайком посматривала на Глашеньку. При муже весь уклад другим был, по старинке. А сын новые порядки завел: и дом, как у господ, и выезд (да не один), и одежда барская. Глашенька тоже ничем барам не уступала: по-французски читала, на фортепьянах играла, красоты писаной. «При такой-то жене явно нечистый Афанасия в оборот взял», – сетовала про себя Домна Карповна. И надумала ворожею на дом пригласить, чтоб порчу сняла, пошептала, беду отвела, а то Глафира с лица вся спала. Но не при Афанасии, он на смех поднимет. Домна Карповна, велев прислуге уйти, сказала, взяв невестку за руку:

– Мы чайку попьем и тотчас к модистке поедем. Закажем тебе платьев всяких разных. Вчерась адресок передали, модистка самая что ни наесть француженка, шьет лишь графиням и княгиням. И нам сошьет, чем мы-то хуже? Аль деньги у нас другие?

– Зачем, матушка? – Глашенька подняла глаза, а Домна Карповна чуть не умерла от жалости к ней. – Афанасий избегает меня, потому что не любит.

И слезинки кап, кап... словно дождь пошел.

– Не любит?! – обомлела свекровь, взявшись рукой за сердце. – Раньше-то отродясь слов таких не слыхивали. Мать с отцом подберут пару, поженят – вот и вся любовь. На смотринах об одном лишь сердце болело: чтоб муж не старый был, да не калека какой. Не любит... Ишь чего удумали! А ты! Не знаешь своего дела бабского? Ты лаской его, лаской... да чтоб он задохся любовью ентой. Бесстыдности поболее... Чего глядишь? Я не полоумная, знаю, чего говорю. Скромность, Глашенька, за порогом спальни оставлять надобно, верь мне. Ладно, собирайся. Накупим нарядов, а остальному по дороге учить тебя, дуру, буду.

Марго не давали покоя мысли о Шарове. Где-то же она его видела, чем-то он ее поразил, потому и запомнила. А припомнить никак не могла. Отбрасывая мысли о Шарове, она занималась текущими делами, ей пришла еще одна удачная, как показалось, идея – научить Анфису игре на рояле. Раз она собралась в актрисы, то непременно должна уметь аккомпанировать себе при пении. Это даст возможность получать прекрасные роли.

– Ой, барыня, а я справлюсь? – испугалась Анфиса.

– Справишься, – заверила Марго с жаром. Если ей в голову приходила идея, отказаться от нее она была не в состоянии. – Я освобожу тебя от некоторых обязанностей по дому.

– Барин рассердятся, – напомнила Анфиса.

– Не беспокойся. Я в долгу перед тобой, ведь ты спасла мне жизнь в усадьбе брата, поэтому помогу стать тебе актрисой. Учить будет мадемуазель Каролина, позови ее ко мне.

Мадемуазель Каролина, гувернантка сына, длинная и сухая англичанка с причудами, не пришла в восторг от новой идеи мадам. Она сморщила длинный нос, пренебрежительно бросив:

– Ви хотеть я учить горничный?

– Да, мадемуазель Каролина, – надменно сказала Марго по-французски. Она недолюбливала гувернантку из-за частых обмороков по любому пустяку и высокомерности. – Постарайтесь научить ее азам как можно скорее. Вы уже начали обучать Митеньку, Анфиса догонит его и перегонит.

Мадемуазель взглянула на горничную и произнесла:

– О!

Недовольна. Но Марго осталась непреклонной:

– Я так хочу! Что вам нужно для занятий с Анфисой?

– Ноты, мадам, – ответила гувернантка по-русски. – Для начинания. Я не покупаль ноты для Митрия Николаевича, я их пишу сам.

– Отлично, – сказала и Марго по-русски. – Я съезжу куплю ноты, заодно они и Митеньке сгодятся.

Англичанка еще раз взглянула на Анфису, но уже через лорнет, и произнесла ту же букву «о», но протяжно, со стоном, будто баржу тянула.

– А как же господин трагик, барыня? – напомнила Анфиса. – Они же вот-вот придут.

– После урока с ним тобой займется мадемуазель.

Марго помчалась в нотный магазин, но перед входом она вдруг задержалась, в ее головке закрутились обрывки виденного ранее. Да, именно на этом месте однажды что-то привлекло ее внимание. Марго осмотрелась...

– Вспомнила! – И понеслась в коляску. – Гони, Капитон, в полицию.

Она влетела к Виссариону Фомичу, как ураган:

– Я вспомнила!

Зыбин пил чай, от крика ее сиятельства вздрогнул, из стакана в подстаканнике чай выплеснулся на стол и выступающий живот, а Марго без приглашения упала на стул, повторив:

– Я все вспомнила!

– Матушка, ну, нельзя же эдак-то! – забрюзжал он, вытирая живот платком. – Напугали, ей богу.