Лариса Соболева - Исповедь Камелии

– Давненько не виделись, Виссарион Фомич. Что привело вас?

– Ехал мимо, дай, думаю, зайду, – грузно опускаясь на стул, сказал тот. – Дела-то как?

– Неплохо. Так ведь не всегда они ладятся, дела-то. Ох, не за тем пожаловали, Виссарион Фомич. Говорите уж прямо.

– Хм-хм, – откашлялся Зыбин и из-под густых бровей пристально взглянул на Галицкого. – Долгополова хорошо знавали?

– Знать хорошо никого невозможно, иной раз и себя с трудом узнаешь, – отговорился Мирон Сергеевич.

– А все ж, как он вам?

– Дистанцию держал со всеми, характер имел скверный, к порокам был пристрастен...

– Вот-вот, пороки... годится. А что за пороки?

– Вина выпьете? Недавно партию получил, вино превосходное. Собираюсь поставлять в наш город.

– Не прочь, не прочь.

Галицкий налил в бокалы ярко-красного вина, отпил, смакуя, только потом вернулся к Догополову:

– А к порокам я отношу злобу, Виссарион Фомич. Явного проявления не было, а как слово в разговоре Долгополов вставлял, так оно злобой дышало, отчего всем неловко делалось. Иной раз речь зайдет, к примеру, о женщинах, – нетерпимость свою показывал, будто лучше других он. Я сам не ангел, а Долгополова долго не выносил.

– Кстати, до женского пола охоч он был?

– А то как же, – усмехнулся Галицкий с оттенком презрения. – Выставлялся святым, а за юбками волочился, но мало кто замечал за ним сей грешок.

– Что ж жена его, не знала?

– Прасковья Ильинична? Знала или нет, мне неведомо, только последнее время она при нем колючей становилась. Прекрасная женщина, мне б такую. Коль у женщины забот нет, она портится – наряды да развлечения в худом умишке заводятся, а Прасковья Ильинична образцовая жена, к тому же красавица.

– Как полагаете, убили его за что-с?

– А за чтоб ни убили, знать, было за что.

Виссарион Фомич мотал на ус всякую мелочь из разговора, потому отметил, что Галицкого терзало внутреннее неудовлетворение, наверно, оттого он и был хмур. Больше всего Зыбина интересовало, знал ли Мирон Сергеевич о проделках жены, а напрямую спросить никак нельзя. Спросить – это задеть честь, в унизительное положение поставить человека, открыть ему глаза и нести ответственность за все, что случится потом. В данном вопросе Виссарион Фомич все же надеялся на сыщиков, у которых врожденная страсть вызнавать чужие секреты. Он продолжил беседу о Долгополове:

– Найден в мещанской квартире, а квартиру ту снял, но не жил там, однако платил исправно. Как думаете, Мирон Сергеевич, зачем снял он квартиру?

– Хм! Неужто не догадываетесь? Сами посудите, на что ему квартира, когда у него и дом, и поместья есть? Женщин приводил туда.

– Стало быть, женщины... – задумчиво произнес Зыбин. – А вы не слыхали о некой доступной особе, которая гуляет ночами по городу? Говорят, она весьма популярна у господ.

– Как не слыхать, – усмехнулся Галицкий. – Разговоров о ней тьма, да только думаю, все это враки. Когда загадок слишком много, много и неправды.

Зыбин покивал, выпил еще бокал вина и отправился в участок.

Казарский сворачивал в переулки; там, где было мало света, он останавливался, всматриваясь вдаль, а не заметив никакого шевеления, возвращался на более освещенную улицу и шел дальше. Бесплодные поиски в течение нескольких ночей его не охладили – напротив, Казарского захватил охотничий азарт, когда все дневные мысли заняты одним – как поймать таинственную легенду. Ночью он выходил на охоту, заранее продумывая маршруты, обходил улицы с дурной славой, да так и не встретил той несравненной, которая затмила даже известных дам света. По его наблюдениям, интерес к интрижкам в обществе угас, казалось, все господа потянулись на улицы. Да-да, и в эту ночь город не весь спал, иногда попадались мужчины, которые, как и он, старались подальше обходить встречного. Казарский догадывался: эти господа тоже вышли на охоту, боялись быть узнанными, потому сторонились его. Как же он мог упустить шанс стать счастливчиком, который не преминет похвастать в тесном кругу, а также поделиться впечатлениями? И вызовет зависть, ведь далеко не каждый отважится на опасное предприятие, улизнув от жены, а мечтает каждый.

Он шел быстро, чтобы не продрогнуть; изредка, заслышав шум, озирался. Опасность велика – очутиться наедине с пустынным городом, но Казарского трусом еще никто не называл. Вдруг он, оказавшись в следующем переулке, замедлил шаг...

Навстречу шла женщина. Видя только ее силуэт, он сразу отметил поступь – она двигалась ровно, легко и упруго, без вульгарной суеты. Первая же мысль обожгла Казарского: не та ли самая девица встретилась? Он отступил в тень дома, прижался спиной к стене, вскоре разглядел красную юбку, синий жакет, но не вспомнил нахальную девку, которую встретил вместе с Белевым.