Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода

– Ты, как мартовская кошка, бегаешь по мужикам?! Ну, и дрянь… Дешевка! Не ожидал от тебя, не ожидал… Я же тебя в порошок сотру, ты это знаешь. И ты этого заслуживаешь! Провоцируешь меня, да? От тебя же мокрого места не останется, идиотка!

Фыркнув, она попыталась выйти из комнаты. Он предпринял обычный способ урегулирования конфликта – притянул жену к себе. Но поцелуя не получилось – Лада отвернула лицо. Спросила:

– У тебя даже мысли не возникает, что ты стал мне противен?

Илья оттолкнул ее, забегал по комнате. Он был взбешен, ударял кулаком то в стену, то по столу, тем не менее к двери жену не подпускал. Лада оставалась непоколебима:

– Ударить меня хочешь? Ну, попробуй. Ты уже ничего не изменишь. Я – слышишь, я! – теперь сама буду распоряжаться собой, а не ты.

– Тогда уходи совсем! – закричал он, указывая на дверь.

– Если б я была одна, ни на минуту не осталась бы здесь, – на пределе взрыва заговорила и Лада. – Но у меня есть дочь… кстати, твоя тоже… я должна думать о ней.

– Я теперь сомневаюсь, что это моя дочь!

Подлые слова мужа ударили так, что смыли недавние угрызения совести Лады по поводу измены. Какое счастье, что из этого кошмара, который когда-то был ее семьей, она сейчас попадет в объятия мужчины, с которым и поговорить есть о чем, и в постели с ним не повинность отбываешь, а получаешь удовольствие. Лада попыталась прорваться к двери, но муж успел перехватить ее:

– Ладно, Лада, всякое случается, я прощаю тебя.

– А я не прощаю тебя! Никогда не прощу!

Она вырвалась, открыла дверь. А на пороге стоял… еще один интеллигент, не любящий пить в одиночку, а только под «задушевную» беседу, – приятель Ильи Лескин. Лада указала мужу на него:

– Вот твоя семья, он тебе давно заменил и меня, и дочь! Тебе с ним хорошо водку пить? А мне хорошо быть с другим, – потом она зло прошипела Лескину в лицо: – Подслушивал? Иди, иди, поплачьтесь друг дружке в жилетки, тряпки! – И сбежала вниз.

– Может, записку написать? Мол, ау, князь из Италии! – предложил Вадик, стоя в аэропорту возле выхода, откуда появились прилетевшие в город пассажиры воздушных лайнеров. – Как мы его узнаем? Народу вон сколько, а особых примет его у нас нет.

– Не суетись, – бросил Щукин, выискивая в толпе, идущей навстречу, Монтеверио. – По трансляции объявят, где мы будем ждать его, если не догадаемся, который тут наш князь.

– Что тут догадываться… – вздохнул Гена. – Сначала идут титулы, а потом он.

– Точно! – ахнул Вадик, заметив среди толпы невысокого, полноватого, но при том очень элегантного пожилого мужчину в бежевом пиджаке. – Сразу видно: не наш человек. Елки-палки, ему, наверное, через каждые полслова поклон надо отвешивать.

– Синьор ди Монтеверио? – подошел к нему Щукин.

– Господин Щукин? Очень рад, – запросто протянул руку князь.

– Позвольте представить, мои помощники: Вадим… Геннадий… – После рукопожатия Щукин немного расслабился, а до этого, чего греха таить, волновался.

Оперативники схватили чемоданы гостя в количестве трех штук, потом все загрузились в машину. Выезжая со стоянки, Щукин по-деловому набросал план действий:

– Сейчас доставим вас в гостиницу… то есть в отель. Вы отдохнете…

– Нет-нет, – возразил Монтеверио. – У меня такая же русская натура, как у вас, следовательно, я крепкий. Вы удивлены? Мои корни здесь, в России. Так сложилось, что мужчины нашего рода предпочитали жениться на русских женщинах. Последним женился на русской мой дед после Первой мировой войны. Я люблю русскую культуру, русский язык, русскую историю и считаю себя почти русским.

Синьору Монтеверио было примерно шестьдесят, и держался он очень прямо. Его лицо с тонкими, но не классическими чертами излучало покой, какой бывает на лицах людей, не знавших ни особых тягот, ни забот, ни потрясений. Особенно Щукина поразили руки гостя – кисти длинные, жесты выверенные, изящные. При всем при том в синьоре чувствовалась простота, но не та, которая хуже воровства, а настоящая, кристальная, которую можно сравнить со свободой (если не путать свободу с анархией). Монтеверио был абсолютно свободен во всех своих движениях, словах, жестах, и его свобода никого не ущемляла. Да, он был аристократом, каких даже в кино не показывают.

– Меня заботит картина, – сказал Монтеверио. – Как она пропала?

Щукин рассказал, что уже стало ему известно, ведь пока следствие не представляло собой тайну. А про себя следователь подумал: если Монтеверио – заказчик кражи и задумал увезти картину тайком, то, как говорят в народе, спину поломает. Естественно, его здесь не выпустят из поля зрения.