Михаил Палев - Древняя книга Агриппы

Наконец они подошли к сцене. Первые пять рядов оставались свободны. Бломбергис повернулся к Таврову и весело произнес:

– Как вам повезло, Валерий Иванович! Вы будете присутствовать при историческом событии, равного которому не было со времен распятия Христа! Прошу извинить за небольшие неудобства, но это лишь ради того, чтобы уберечь вас от необдуманных действий.

Он дал знак охранникам. Те проворно усадили Сергея и Таврова на сиденья и приковали их наручниками к ножкам кресел.

– А вас, отец Иоанн, прошу на сцену! Сейчас вам предстоит сыграть последнее действие нашей великой пьесы. Вы умрете торжественно, как герой трагедии. Можете помолиться и сказать речь – аудитория, как видите, имеется! Сергей не справился с порученной ролью, но его роль сыграет Стас. Он тоже бывший солдат, бескорыстно пожертвовавший нашей организации все свое имущество и не далее как месяц назад лично расстрелявший охранников Гольдштейна. Так что он вполне подходит на роль Воина для обряда.

Бломбергис поднялся на сцену и выкатил из-за занавеса столик. На нем ярко блестели в свете прожекторов металлические предметы, а среди них мягкой белизной выделялся череп. Бломбергис взял его в руки и философски заметил:

– Еще недавно это была одна из красивейших женщин, которуя я когда-либо встречал. И что? Вот все, что от нее осталось.

Он положил череп на ладонь, вытянул руку и с чувством произнес:

– Бедная Ольга!

И с усмешкой взглянул в зал:

– Ну чем я не Гамлет? Гамлет апокалипсиса, которому неведом вопрос «быть или не быть»! Мой Гамлет точно знает, чему быть, а чему не быть! Через девять минут начнется инициация, и вы увидите, как из смертного иницианта родится Антихрист, который через три года, три месяца и три дня займет престол святого Петра в Риме, а через шесть лет, шесть месяцев и шесть дней бросит Запад в смертельную битву против Востока! И эта война своими ужасами превзойдет все, что было прежде, – превзойдет настолько, что обе мировые войны покажутся детской ссорой в песочнице!

Это было невероятно, но Тавров поверил. Ему вдруг захотелось завыть от ужаса, безысходности и бессилия. Такого он еще никогда не испытывал.

Бломбергис положил череп на стол и обратился к отцу Иоанну, укоризненно качая головой:

– Ну что же вы, Белиссенов! Пора! Попрошу поторопиться, не то вас на сцену затащит охрана, – а это будет выглядеть некрасиво, недостойно величия момента. Прошу, прошу!

Отец Иоанн, еле слышно шептавший слова молитвы, повернулся к Таврову и тихо сказал:

– Простите меня, Валерий Иванович! Я не справился, но я сделал все, что мог. Уповаю на Господа нашего, что в своей милости не оставит всех нас. О том и молю его в свои последние минуты.

Тавров не мог даже обнять его, поскольку сидел скорчившись, обнимая скованными руками ножку кресла. Он лишь кивнул отцу Иоанну в ответ, но сказать ничего не смог: горький комок подступил к горлу. Поражение, полное поражение!

Отец Иоанн поднялся на сцену.

– Вот здесь, посередине ваше место. Прошу открыть декорацию!

Занавес на заднике стены пополз вверх, – и сразу потянуло жутким зловонием, по сравнению с которым запах мусорной свалки показался бы ароматом полевых цветов. Открылось большое изображение задрапированного в красную мантию человека со странным лицом, в котором было что-то зловещее и в то же время притягательное. Тавров никак не мог оторваться от этого лица, вызывающего странное сочетание отчаянного любопытства и животного ужаса. Из этого состояния его вывел голос Бломбергиса, резко выкрикнувший:

– Стас!

– Я готов, хозяин! – отозвался охранник, поднимаясь на сцену.

– Когда я скажу «аминь», стреляй ему в голову, – велел Бломбергис. – Только чтобы потом я не собирал мозги по всей сцене! Мне нужна кровь, бьющая струей, чтобы я мог набрать ее в череп. Ясно?

– Я понял, хозяин. Все будет в лучшем виде! – заверил охранник, передергивая затвор «ТТ».

Бломбергис взглянул на часы и резко посерьезнел.

– Все, больше нет времени на разговоры. Итак, начинаем!

Бломбергис взял в руки череп, повернулся к изображению Люцифера и воскликнул:

– Пусть кровь повергнутого праведника оживит Зло! Прими эту жертву, Владыка, как ключ от этого мира! Аминь!

Отец Иоанн был спокоен, он стоял прямо, глядя на Бломбергиса. А сбоку в двух метрах от него встал Стас, целясь в голову отца Иоанна из пистолета.

В бытность опером Тавров не раз смотрел смерти в глаза, шел с голыми руками на вооруженных отморозков, скрипел зубами от ярости и бессилия, когда на руках умирал друг, смертельно раненный бандитским «пером». Но никогда не посещало его такое сильное ощущение страха и безысходности. Это было невыносимо. Это был первобытный ужас, спрессованный в мгновенья и превратившийся в вечность. И, услышав «аминь», Тавров закрыл глаза. Если бы не наручники, он по-детски заткнул бы уши, чтобы не слышать выстрела.