Степа торопливо зашагал к выходу с кладбища, перескакивая на ходу через могилы и бормоча:
– Динамики... а что, вполне может быть. Иначе зачем лезть на дерево, да еще на кладбище? Только затем, чтоб смотреть с него или повесить какую-нибудь вещь, например динамик. Но само привидение куда испарилось? Привидение, которое убили! Я такого даже в кино не видел!
Медведкин ждал Заречного с нетерпением. Плотно закрыв дверь за Степой, суетливо ринулся на свое место за рабочим столом. Некоторое время смотрел на оперативника с блаженной улыбкой болвана, затем спохватился, пересел поближе. Степе стало жаль Арнольда Арнольдовича: кожа серого цвета, скорбные морщины у носа и губ делали его лицо страдальческим и несчастным, глаза спаниеля полны отчаяния, руки дрожали, плешь на макушке покрылась капельками пота. Заметив, с каким выражением оперативник наблюдает за ним, Арнольд Арнольдович вздохнул:
– Плохо выгляжу? Ладно, не убеждайте в обратном, я по вашему лицу понял. Итак, к делу. Я пригласил вас, потому что... – Он стушевался, но все же нашел в себе мужество признаться: – Потому что боюсь. Да-да, боюсь. Ким слов на ветер не бросает, я его знаю.
Лицо редактора исказила мука. Степе стало немного неловко от подобного откровения, все же он видел перед собой мужчину, а мужчина и трусость несовместимы. Заречному всегда бывало неловко, когда из человека лезла его настоящая, низменная суть, а он этого не скрывал, не стеснялся. В такие моменты Степе становится еще и скучно, ибо человек раскрывался полностью, с ним становилось уже неинтересно.
– Вы говорите о нем как о живом, – вступил в диалог опер.
– О живом? Вот-вот, в этом все и дело, – торопливо подхватил Медведкин. – Понимаете, я был на похоронах, я видел Рощина в гробу, гроб закрыли крышкой, опустили в яму, забросали... Я видел все это своими глазами. Но... встретил его позавчера вечером у редакции. Идемте к окну... Вон там он стоял, чуть-чуть наискосок, на другой стороне улицы. Я видел его как вас! Живого и невредимого. Мне стыдно было признаться при всех, но он меня ударил... по лицу. Он дал мне пощечину, представляете? Лучше бы нож в сердце вонзил.
Медведкин прикрыл веки и очень тихо застонал.
– Скажите, – осторожно прервал стоны Степа, – у него были причины так поступить? Только откровенно, хорошо?
– Хорошо, – очнулся Арнольд Арнольдович, шмыгнул носом и заговорил не торопясь, доверительно: – Понимаете, Степан, я сейчас скажу вам то, чего ни одна сволочь из нас не скажет. Они все будут молчать и фальшиво удивляться, почему к ним пришел покойник. Иезуиты! Инквизиторы! А я не удивляюсь, я ждал этого... Ну, или чего-то подобного. Господи! Это был камень на моей шее, петля, которая душила меня. Я виноват перед ним, очень виноват. С Кимом поступили... подло. И я тоже. Он был, как бы вам это точнее сказать... он был сила, да, сила. И дело не в деньгах, которых у него было очень много, а в чем-то другом. Внутри он был глыба. Но в нашем городе, – Медведкин перешел на шепот, – непозволительно быть глыбой. Что вы! И его оклеветали, разорили, а в довершение ко всему посадили. Представляете? Еще его предали! А знаете, кто предатель? Я. И Бражник. Мы оба. Вообще-то его предали все, кому он делал деньги, – друзья, сотрудники... И вот Ким вернулся.
Степа про себя подумал, что редактору срочно нужен врач-психиатр.
– Так он жив? – осторожно спросил Степа.
– Да! – торжествующе заявил Медведкин, улыбаясь.
– А как же тогда «лежал в гробу»? Как Рощин исчез из часовни? А ведь вы в него стреляли и, судя по всему, попали.
– Откуда вы знаете? – переменился в лице редактор, сразу посерьезнев и помрачнев. И вдруг проявил парадоксальную для помешанного сообразительность: – А, да, ведь должны остаться следы от пуль... да-да, следы. Но я не стрелял. У меня нет пистолета. И стрелять я не умею. Знаете, я бы не стал стрелять, даже если бы имел пистолет. Я уже один раз убил... Не смотрите на меня так, я выражаюсь фигурально, ведь все равно я тоже помог Киму отправиться на тот свет. И сегодня ночью именно тот факт, что в него наверняка попали, меня сильно потряс. В Кима стреляли, а он... немыслимо. Я не знаю, как объяснить это. Может, вы объясните?
– Извините, пока не могу. Жду, что это сделаете вы.
– И я не могу. Боже мой! – схватился за голову Медведкин. – Неужели есть и бог, и тот свет, и придется там отвечать за свои поступки здесь? Страшно. Что я скажу? Что испугался и лжесвидетельствовал? Что по моей вине умер человек? Кого же я испугался? Ежова, этого негодяя, Туркиной – подстилки белодомовской, Сабельникова, у которого давно белка.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу