Марк Ланской - Трудный поиск. Глухое дело

— Здесь и мы никому не помеха, и нам посвободней.

Он достал папиросу и закурил.

— Я, кажется, напугал вашу жену.

— Было малость. Такая у вас профессия — людей пугать.

— Глупо получилось. Вы за меня извинитесь.

— Чего там. После пустого страха радости больше.

— Вас, наверно, удивило, что я пришел вроде как проститься.

— Признаться — не ожидал.

— Захотелось поговорить.

— Бывает.

— Хочу вам сказать... Я рад, что наконец алферовцы поняли: нельзя с правосудием в прятки играть. Когда уголовники скрываются, это понятно. А вы...

Папироса в руке Кожарина стала затягиваться пеплом. Вместе с ней затухал и разговор. Но чувства неловкости не было. Оба они как будто отдыхали после борьбы.

— Мужества вам не занимать, могли бы сразу прямо в глаза закону посмотреть.

— Это верно, слабость проявил, дал себя увести.

— Испугались?

Кожарин помедлил с ответом, вспоминая прошлое.

— Страха не было. Растерялся. Опомниться не дали.

— Могли бы на другой день опомниться.

— Поздно было, не хотел людей подводить.

Снова помолчали.

— Не могу понять, — сказал Колесников, — откуда у вас эта ярость?

— С тормозов срываюсь. У меня для сволочья слов не хватает, на кулаки перехожу.

— Кулак в споре не аргумент. Разве что у дикарей...

— Ошибаетесь. А чем во все времена добивались правды? Всегда — либо революцией, либо войной.

— Путаница у вас в голове, Алексей. Разные вещи путаете: одно дело — право народа, другое — право личности.

— Когда видишь какую подлость, тут не до права.

— Представьте себе, что каждый плюнет на право и станет по-своему определять, где подлость, а где нет. Что получится? Хаос! У кого кулаки тяжелее, тот и командовать станет.

— Так оно и бывает.

— Среди уголовников. А право ограждает всех — и слабых и сильных. Иначе люди давно истребили бы друг друга.

— А они и сейчас истребляют. Вы радио слушаете?

— Опять вы о другом говорите.

Мысли Кожарина совершали скачки, которые трудно было предвидеть. Не считаясь с логикой, он отстаивал свою стихийную нетерпимость ко всему, что считал несправедливым.

— Я вот чему удивляюсь: до чего же эта жизнь коряво устроена!

— Вы о какой жизни говорите?

— О всей, что на земле. — Кожарин усмехнулся и продолжал другим тоном, как будто вспомнил что-то веселое. — Как-то еще до флота я с одним старичком схлестнулся. То ли он из попов был, то ли из баптистов, одним словом, вздумал меня к религии перетягивать. «Посмотри, говорит, сын мой, как все кругом мудро и дивно устроено. Неужто сама по себе могла такая красота наладиться, если бы не творец всего сущего, не господь бог?» Выдал я тогда тому попику сполна. Да, говорю, весьма все мудро устроено. Чтобы с голоду не помереть, одна живая тварь другую грызет, птица птицу рвет, зверь зверя гложет, — по всей земле стон идет. А как, говорю, дивно землетрясения устроены! Или наводнения, когда одной волной тысячи смывает — и старых, и малых, и правых, и виноватых. А как, говорю, ловко болезни придумал творец всего сущего. Видали, спрашиваю, как детишки от болезней мучаются, на всю жизнь калеками остаются? Счастье, говорю, для вашего бога, что нет его вовсе. А был бы, так его за такое мудрое устройство я бы за ноги повесил, головой к земле, чтоб глядел и любовался на свою красоту. А то он все на небо зыркает.

Закончил Кожарин озлобленно, — не оставалось сомнений, что свой приговор богу он обязательно привел бы в исполнение. Теперь рассмеялся Колесников. Кожарин поерзал на скамейке, усаживаясь поудобнее.

— Переделывать нужно все к чертовой матери.

— Что именно?

— Все! С капитализмом человечество кончит, за природу возьмется.

— И с землетрясениями, думаете, справится?

— А думаете, нет? В науку не верите. Придет время, проковыряют дырки в нашем шарике, лишнюю энергию в дело пустят, и конец землетрясениям.

— А то, что живой живого — с этим как? — шутливо спросил Колесников.

— Придумают, — серьезно ответил Кожарин. — Об этом и в газетах пишут: химия кормить будет. Всякую ядовитую гадину выведут, а остальные пусть пасутся. Десяток планет для начала освоим, всем места хватит. Чистая будет жизнь.

Кожарин замолчал, словно вглядываясь в будущую жизнь.

— Ежели хотите знать, — заговорил он опять, — труднее всего с людьми будет. В смысле переделки. Такие фрукты среди них попадаются... Да и каждый — в чем хорош, в чем плох. Тоже мать-природа сослепу намудрила.

На невидимом крыльце хлопнула дверь. Оттуда донесся голос Клавдии: