Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

— А что вы думаете о нашей Аньезе, синьор инспектор?

— Просто дурочка! Только и знает, что превозносит своего Амедео!

— Она любит его…

— Это не оправдание!

— О, напротив! Любовь делает нас восторженными, заставляет все видеть в розовом свете… Мы наделяем тех, кто нам нравится, всеми добродетелями… Глаза у нас раскрываются только тогда, когда уже слишком поздно…

— В таком случае мне, должно быть, повезло, потому что у меня они раскрылись вовремя!

Рицотто недоверчиво посмотрел на него.

— Неужели вы хотите этим сказать, синьор инспектор, что никогда не были влюблены?

— Был, но всего один раз. И больше не собираюсь! Та, которая поймает меня в свои сети, еще не родилась!

— Кто знает, синьор?

— Можете мне поверить!

Около четырех часов пополудни Тимолеоне, сопровождаемый Чекотти, поднимался к дому Элоизы. Он предварительно договорился с полицейским, что тот не наденет на Амедео наручников и не увезет его в Милан в этот же вечер. Перед уходом начальник карабинеров незаметно поручил Бузанеле пойти к дону Адальберто и сообщить ему обо всем.

Поднимаясь, Рицотто ворчал, что недостойно христианина заставлять человека его возраста и комплекции карабкаться на такую высоту. Маттео ответил, что убивать людей тоже не является христианским поступком.

Встретила их Элоиза. Догадываясь о катастрофе, она решила сразу перейти в наступление:

— Тимолеоне! Ты снова за свои глупости, а?

Услышав еще с порога это неожиданное восклицание, Чекотти почувствовал, как рушатся его былые представления об уважении, которым пользуются карабинеры. Не веря собственным ушам, он пассивно следил за словесным поединком между хозяйкой дома и Рицотто.

— Элоиза! Со мной инспектор миланской уголовной полиции!

— А мне-то что?

— Не об этом речь. Синьор убежден в виновности твоего сына.

— Если он так думает, то он попросту глуп!

Маттео так и передернуло. Значит, судьбе угодно было, чтобы в этом Фолиньяцаро, о существовании которого он и не подозревал всего несколько дней назад, рассыпалось в прах все, что он уважал, все, во что он верил!

— Выбирай слова, Элоиза! Как бы тебе не пришлось отправиться в тюрьму вместе с сыном!

— А кто это собирается заключить в тюрьму моего Амедео, хотела бы я знать?

— Синьор инспектор, конечно!

— В таком случае я его убью!

И она побежала за ружьем. Когда она вернулась, Чекотти, с трудом проглотив слюну, произнес, запинаясь:

— Си… синьор… почему… почему… вы ничего не делаете?

— Вспомни, Элоиза, что ты чуть меня не убила!

— И я сожалею, что не сделала этого, подлый ты человек! Предатель! Иуда!

— Продолжай в том же духе, и я протащу тебя в наручниках через всю округу!

Привлеченный шумом, Амедео спустился с лестницы.

— Что здесь происходит?

Элоиза бросилась к сыну и сжала его в своих объятиях.

— Эти чудовища хотят увести тебя в тюрьму!

— Почему?

Инспектор решил, что пора взять слово.

— Потому, что вы подозреваетесь в убийстве Эузебио Таламани.

— Это неправда!

— Придется это доказать. Я обещал вашему начальнику не надевать на вас наручников.

Молодому человеку удалось убедить мать спокойно дожидаться развития событий, и он вышел со своим эскортом. Глядя с порога, как они удаляются, синьора Россатти, вся в слезах, криками выражала свое отчаяние и возмущение:

— Тимолеоне, ты чудовище! Небо покарает тебя! Ты отрываешь от матери ее единственного сына! Пусть будет проклят день, когда ты родился! Ублюдок! Позор для всего человечества! Если с моим Амедео что-нибудь случится, я задушу тебя собственными руками, убийца! Похититель детей!

Выбившись из сил и с трудом переводя дыхание, она бросила им вслед последнее оскорбление:

— Еретики!

Она не совсем понимала, что означает это слово, но помнила, что дон Адальберто всегда им пользовался, когда хотел заклеймить врагов Христа.

Спускаясь по тропинке и слушая все удаляющийся голос донны Элоизы, Маттео Чекотти поинтересовался:

— А что, в Фолиньяцаро все женщины такие?

— Все.

Тимолеоне Рицотто приказал Бузанеле отвести капрала в камеру. Карабинер заколебался. Речь шла о совершенно новом явлении, непредусмотренном уставом. Открыв дверь в помещение для проштрафившихся, он стоял на вытяжку все время, пока Амедео проходил в камеру и, когда тот присел на соломенный тюфяк, спросил:

— А теперь что я должен сделать?

— Ты выйдешь и запрешь дверь на ключ.