Кен Бруен - Драматург

В больнице вычистили мою одежду, только на рубашке остались блеклые следы крови. Я выглядел потрепанным. Чтобы мне легче было ходить, они выдали мне трость. Я сначала отказался, но вынужден был сдаться. Опираясь на трость, я поблагодарил медсестру, получил запас болеутоляющих таблеток и спустился на первый этаж на лифте. На благоустройство фойе больницы потратили целое состояние, причем бездумно. Оно напоминало зал отправления в аэропорту, с навороченным кофе-баром, огромными растениями в кадках и атмосферой изобилия. Никто не мог найти приемное отделение, и люди потерянно бродили по огромному залу.

Я позвонил по телефону в службу такси, и девушка пообещала:

— Такси будет через двадцать минут. Как водитель вас узнает?

— Я буду в кофе-баре. У меня трость…

Я не успел закончить, как она крикнула:

— Пять девять, забрать пассажира в больнице, старик с тросточкой.

Клик.

Я постарался не думать об этом, осторожно сел и получил кофе. Услышал:

— Джек!

Повернулся и увидел приближающуюся Энн Хендерсон. Мое сердце забилось. На ней были грубые брюки и обтягивающий желтый свитер; рукава закатаны, чтобы продемонстрировать легкий загар. Казалось, что ее обручальное кольцо испускает сияние. Она спросила:

— Можно сесть?

— Конечно.

Как всегда, при виде Энн у меня замерло сердце. Я повесил трость на край стола. Энн бросила на нее быстрый взгляд, и я проговорил:

— Меня только что назвали стариком.

Это ее задело, и я немного обрадовался. Черт, я хотел расстроить ее еще сильнее. Она сказала:

— Я ужасно сожалею.

— Что я старый?

Она покачала головой, слегка раздражаясь, потом объяснила:

— О том, что с тобой случилось.

— Не ты же меня била.

— Но это произошло из-за меня. Я рассказала Тиму о нашей встрече, и он от ревности написал тебе записку, — пояснила она. И добавила: — Но я ничего о записке не знала до того, как тебя покалечили.

Я промолчал. Если она надеялась на понимание, то у меня в запасе его уже не осталось. Я опустил ложку в чашку, начал энергично мешать кофе. Энн протянула руку, чтобы коснуться меня, но я рявкнул:

— Не смей.

Она отшатнулась, будто ее укусили. Я сказал:

— Он приходил меня навестить, твой муженек. Он не захватил ни винограда, ни клюшки, но он хотел, чтобы мы обо всем забыли. Что ты по этому поводу думаешь, Энн? Должен я все забыть, может быть, заказать мессу и каждый хромой шаг посвящать душам, мучающимся в чистилище? Ты считаешь, я так должен поступить?

Лицо Энн исказилось от боли, каждое мое слово — а я говорил медленно — глубоко ранило ее. Она тяжело вздохнула:

— Джек, не мог бы ты… не мог бы ты забыть?

— Нет.

Она судорожно сжала руки:

— Если ты причинишь ему вред, я никогда больше с тобой не увижусь. Ты для меня умрешь.

Подошел человек и спросил:

— Вы такси заказывали?

Я кивнул и потянулся за тростью. Энн протянула руку, коснулась моей руки и взмолилась:

— Я умоляю тебя, Джек

Я наклонился поближе, и от запаха ее духов у меня закружилась голова. Сказал:

— Ты можешь кое-что передать своему мужу? Скажи, что его хоккейные дни остались в прошлом.

Я похромал за водителем. Тот спросил:

— Вам не надо помочь?

Я отрицательно покачал головой. Помощь, которая бы мне пригодилась, имела вкус «Джеймсона». Когда я уселся на заднее сиденье, таксист включил передачу, обругал шофера «скорой помощи» и поехал. Затем посмотрел на меня в зеркало:

— Это ваша миссис?

— Нет, это мое прошлое.

Он задумался и включил радио. Я узнал станцию, по которой передавали классическую музыку. Диктор сообщил:

— Разумеется, это был Арво Пярт, «Табула раса», а дальше слушайте «Великий пост».

Я пробормотал:

— Чего еще от тебя ждать, черт побери.

Но это была не обычная группа

анонимных алкоголиков.

Те, кому не удалось завязать,

сбившиеся с правильного пути,

явившиеся повторно, и те,

у кого мозги уже начисто высохли

и чей невроз не имел названия,

сползались вместе, чтобы найти

путь на этом гребаном собрании

или умереть.

Джеймс Ли Бёрк.

«Прыжок Джоли Блон»

Миссис Бейли засуетилась вокруг меня, говоря:

— Ой, Бог мой, только посмотрите, в каком вы состоянии.

Она хотела переселить меня в комнату на первом этаже из-за моей ноги, но я решительно воспротивился. Мне нравился мой номер, и я сказал:

— Мне полезно упражняться. Больше двигаться.

Джанет, наша горничная, расплакалась, обняла меня и запричитала: