Кен Бруен - Драматург

ДРАМАТУРГ

Я полистал страницы. На последней странице наклейка: «Маура наконец может надеяться на вечный покой». Я могу честно признаться, что ничего не знаю о пьесах и стихотворениях и сущие пустяки мне известны о самом Синге. Только то, что он долго жил на Эренских островах и убедил мир, что театральный ирландский язык действительно существует. Я положил книгу сверху на полку. Может быть, я когда-нибудь даже прочту ее, но, безусловно, не скоро. Одевшись, я глянул в зеркало. Выглядел в порядке. Произнес вслух:

— На свидание торопишься, парень?

А то.

Я еще не успел уйти, как совершенно внезапно возникло яркое воспоминание. Я любил своего отца, обожал его, считал героем — все как в книжках.

Я все еще испытываю эти чувства.

Он научил меня играть на бильярде, в ирландский хоккей на траве. Отец делал невероятную вещь: он отдавал мне свое время, не торопясь, не теряя терпения, а так, будто ему это нравилось. Он смастерил мою первую клюшку из ясеня. Он выстругивал, полировал и испытывал ее несколько недель.

В наше время, когда все родительские заботы сводятся к «Макдоналдсу», игровым площадкам и кучам башлей, он научил меня дару терпения. Только однажды мне пришлось наблюдать, как он не сдержался. Учитывая характер моей матери, ему было бы позволительно не сдерживаться ежедневно, но он никогда не реагировал на ее ругань. Печально признаваться, но я бы на его месте сломал ей спину клюшкой.

Мне было лет десять, и с нашей террасы мы постоянно наблюдали уличную деятельность. Отец уже вернулся с работы, снял ботинки, когда группа парней начала шумно возиться под окнами. Их было человек пятнадцать, сегодня я бы с такой сворой поостерегся связываться.

Один из них начал колотить в окно локтем. Мать раздраженно произнесла:

— Ради всего святого!

Она вышла, попросила парней переместиться подальше. Обычно на этом бы все и закончилось. Но тот, который колотил локтем, крикнул:

— А пошла ты, старая сука!

Сидящий в кресле отец выпрямился. Он мельком взглянул на меня, но я успел разглядеть глубокую тоску в его глазах. Я же ожидал, что он впадет в ярость.

Мать влетела в комнату:

— Ты слышал, как этот щенок меня обозвал?

Отец встал и в одних носках пошел к лестнице.

Мать крикнула:

— Что ты за мужчина?

Я знал, он пошел, чтобы надеть ботинки. Она же, как всегда, совсем его не понимала. Через минуту он спустился вниз — лицо у него было каменное, — открыл дверь, вышел, тихо закрыл дверь за собой. Через окно мы видели, как он пробрался через толпу, подошел к тому парню, который работал локтем, и спросил:

— Что ты сказал моей жене?

Парень повторил, нагло глядя на отца. Я увидел, как отец вздохнул, пожалуй, даже услышал. Затем его тело напряглось, направив всю силу в правую руку, и раз — он завалил этого малого, как телка. Он посмотрел на скорчившуюся фигуру у своих ног, вроде как принял мучительное решение, и повернулся, чтобы уйти.

Банда парней молча расступилась, чтобы пропустить отца. Он вошел в кухню, открыл кран с холодной водой. Вода начала смывать кровь с разбитых костяшек пальцев. Он очень обеспокоенно взглянул на меня и сказал:

— Джек, это реакция, но это ни в коем случае не решение.

Тогда я с ним был не согласен, и я не согласен с ним сегодня. Больше бы таких ударов, и воздух был куда чище.

Говорливого парня звали Ниалл О'Ши. Отец сломал ему челюсть. Но никаких последствий не было, по крайней мере легальных. Если не считать высказывания моей матери, сказавшей: «Это что еще за дела?»

И еще та цена, которую заплатил отец. В последующие годы я часто встречал Ниалла, и тот робко мне улыбался. Когда я был молодым полицейским, работал в ночную смену в Портумне, мне дали четыре дня выходных, которые я провел в пабе в Вуд-куай. Я столкнулся с Ниаллом в переполненном зале, и он купил мне пинту. Он занимался строительным бизнесом, неплохо зарабатывал, на круг, как он выразился.

— Ты в курсе, что у меня челюсть полгода держалась на проволоке?

Я уже здорово набрался, но еще не настолько, чтобы получать удовольствие от такого разговора. Поэтому только сказал:

— Вот как.

Ниалл кивнул и продолжил:

— Питался через соломинку, и, веришь ли, боль была жуткой.

Я безразлично пожал плечами, он крикнул, чтобы принесли еще пива, и сказал:

— Твой старик, он точно умел вдарить.

Подходящая эпитафия.

То был последний раз, когда я видел Ниалла. Еще я припоминаю, что в том пабе пел очень плохой певец, который просто уничтожил «Маршин Даркин» Джонни Макивоя. Хотя эта песня полное дерьмо, ее и уродовать не надо. Над доками в Голуэе возвышается огромный кран, который вот уже много лет портит пейзаж. Кран видно из любой точки в городе, и служит он признаком так называемого городского обновления. По прошествии нескольких лет после нашей встречи Ниалл залез на этот кран и прыгнул. Он плохо выбрал положение и попал не в воду, а на бетон. Пришлось соскребать. С той поры я не могу слушать Макивоя, хотя он ни в чем не виноват. Такова уж ирландская логика: никогда не складывается.