Йенс Шпаршу - Маска Лафатера

Я вздохнул — «Так, значит, все-таки история любви» — и сел за работу. Меня спас телефонный звонок.

Звонила фрау Цандель из издательства. Речь шла о моей грядущей поездке с чтениями. Билеты были готовы и лежали в бюро путешествий на Альтмаркт [12] Старый рынок. — я мог их забрать.

— Прекрасно! — воскликнул я. — Отлично. Прямо сейчас это и сделаю.

Радуясь поводу отвлечься от трудов праведных, я закрыл папку и отправился в дорогу. Мои ноги шагали бодро, будто сами собой, без моего участия выбрав извилистую горную тропу, ведущую вниз, в город. И стопы мои парили высоко над всеми его крышами.

Я вспомнил, как мы шли с Магдой Сцабо по Цюриху, и попытался вновь представить себе облик ночного города.

Женщина, недосягаемая для Энслина. Нечто недосказанное и роковое стоит между ними. Тайна, сокрытая от нее (или от него?).

Поскольку забота о билетах меня более не тяготила, то, свернув на Альтмаркт, я смог взглянуть на бюро путешествий беспечным взглядом праздношатающегося. В Берлине я этого никогда не замечал, но здесь, в Вюлишхайме, сходство бросилось в глаза немедленно: все бюро путешествий, с карибскими пляжами на фотообоях, Нью-Йорком и Лондоном по льготным тарифам и Гайд-парком Солтау в витринах, в некотором роде можно назвать одной большой организацией помощи беженцам. Они словно сеть буксиров, опутавшая всю пропитанную дождем страну. Пажи, скрывающиеся под броскими именами и названиями вроде «Томас Кук», или «Мир путешествий», беспрерывно заняты одним лишь делом: спроваживанием одиноких людей, пожилых пар, целых семей — кого угодно, если не на пару недель, то пусть хоть на пару дней, под девизом «Бежать без оглядки!» — из серых, промозглых будней, а вместе с тем и за пределы государства.

Так разумно ли отказываться от ирокеза и, соответственно, от всей американской мишуры? В конце концов, это внесло бы хоть какой-то аромат экзотики в затхлую атмосферу старушки Европы.

Вернувшись обратно в замок, я тут же снова сел за работу.

Два часа спустя на бумаге возник новый сюжет или по крайней мере его набросок.

Отправная точка: Энслин жаждет завоевать любовь женщины.

Мы видим Энслина, крадущегося по Цюриху с высоко поднятым воротником. Здесь пока все совпадает с первой версией. На дворе ночь. И вдруг — перед нами дом. Ярко светящиеся окна. За ними бал-маскарад. Энслин стоит снаружи и с тоскою заглядывает в окно. Он наблюдает за женщиной! На ней черная маска — и все же можно увидеть, можно угадать: она прекрасна. Под каким-то предлогом Энслину удается проникнуть в здание. В холле, на маленьком столике, он видит забытую кем-то красную маску, изображающую дьявола, которую тут же надевает. Кстати, до этого момента подлинного лица его мы не видели! Это очень важно.

Он пристраивается к группе кавалеров и через какое-то время достигает цели: танцует с прекрасной незнакомкой. После танца мгновенно исчезает. Женщина ищет его, но не находит.

Смена кадра. Улица, дождь. Удаляющийся Энслин. Маска дьявола падает на землю и, ухмыляясь, остается лежать в грязной луже. И только теперь мы видим лицо Энслина: оно (вот тоже составляющая первой версии, от которой я отказываться не хотел) обезображено. Так! Нам становятся понятны причины душевных мук этого бедняги.

День. Энслина представляют Лафатеру. Речь идет о должности писца. Лафатер принимает Энслина, невзирая на то, что «на лице его можно было прочесть излишнюю заносчивость», как мы уже знаем из доклада Лафатера. Вот и зазвучал отдаленный мотив, хоть, может, это и чересчур вольная импровизация с моей стороны — переделать заносчивое (дерзкое?) лицо в образину гадкого уродца.

Чего не знает Лафатер: у Энслина есть тайный план. Он хочет познать секрет истинной красоты, то есть ошибочно принимает кабинет Лафатера за нечто вроде центра пластической хирургии. Следует еще обдумать, как именно ему в голову приходит подобная мысль, но это потом. Зацепку вполне может дать шестнадцатый фрагмент, где Лафатер рассуждает о высвобождении из тел, над которыми Природа потрудилась не слишком тщательно.

Итак, в данном случае речь идет уже не о преображении человечества в целом, как это было в первом варианте, а об одном-единственном, совершенно особенном лице. Что-то в этом роде встречалось и в первой версии, с ирокезом, и я все еще жалел, что вынужден-таки принести его в жертву, однако в истории любви он и впрямь был бы не совсем кстати.

Итак, Энслин усердно выполняет свою работу, а параллельно исподтишка наблюдает за физиогномическими опытами Лафатера.