Йенс Шпаршу - Маска Лафатера

К примеру, подсудимый отрицает, что зарубил свою жену топором, но при этом краснеет и непроизвольно скалит зубы: подобные гримасы заставят внимательного судью изрядно призадуматься.

Но и во времена Лафатера вопросы физиогномики витают в воздухе, вторгаясь в повседневную жизнь. Скажем, за неимением в ту пору фотографии, говорящей все и сразу, появляется мода прилагать к письмам вырезанные ножницами силуэты отправителя, дабы адресат мог, не видя, вообразить его себе, мысленно дорисовать намеченный контуром портрет.

Лафатер коллекционирует силуэты, добывает их всюду, где только можно. Он покупает гравюры, в том числе одного из известнейших мастеров тех времен Даниеля Николауса Ходовецкого. [10] Немецкий живописец и график (1726–1801), поляк по происхождению, создатель гравюр и рисунков на бытовые темы. Мало того — нанимает нескольких художников, чтобы они делали для него гравюры и рисовали портреты. Все, что удается узнать о характерах и биографиях изображаемых людей, дотошный Лафатер принимает к сведению, и записывает самым скрупулезным образом. В этой же связи он ведет серьезнейшую переписку, а поскольку ни одного письма не отправляет, не сделав с него копии, ему необходимо всегда иметь под рукой писца, точнее — переписчика. Вот откуда взялся и Энслин!

Лафатер пребывает в непрерывных поисках природного закона, согласно которому черты человеческого характера неукоснительно отражаются в чертах лица.

Скривив в улыбке тонкий рот, он выводит важный научный тезис: пухлые губы свидетельствуют о пожизненной борьбе их обладателя с вялостью и мотовством.

Остается лишь собрать все эти темы воедино, и пред нами предстанет идеальный портрет.

Чем более узкий, сжатый, жесткий у смертного лоб, тем сдержаннее и тверже характер. Покатость лба свидетельствует о живости восприятия, богатом воображении, остроумии и такте.

Глаза, в открытом, незажмуренном виде, имеющие удлиненные и заостренные уголки со стороны переносицы, наблюдаются по большей части у людей умных и утонченных.

Широкие носы, будь они вогнутыми, с горбинкой или прямыми, свойственны людям поистине выдающимся.

Губы же всего вернее определяют характер. Твердые губы говорят о его силе. Плавные, изящные линии этих губ, сомкнутых, но ненапряженных, являются верным признаком аналитических наклонностей, невозмутимости, ясности мыслей.

Исследователь смотрит в зеркало.

И что же он видит? Быть такого не может: живым воплощением искомого совершенства является не кто иной, как он сам, Лафатер, — обладатель стиснутого по бокам покатого лба, узких глаз, широкого линии носа, твердых, тонких губ.

В его случае особенно выделяется нос! Подобная форма — к такому выводу пришел Лафатер — говорит о сугубой восприимчивости. Нечто похожее, к немалой своей радости, отметил он и вглядываясь в портрет франкфуртского поэта Гёте: «Первым же делом изумляют положение и форма этого несомненно чуткого, богатого мыслями, теплого лба, пронзительных, влюбленных, мягко очерченных, не очень глубоких, светлых, подвижных глаз, ресниц, осеняющих их с завидным изяществом и великолепнейший, воистину поэтический нос».

Какое-то время отношение Гердера и Гёте к изысканиям Лафатера оставалось весьма скептическим. К периоду с 1775-го по 1778 год предварительный этап работы Лафатера подходит к концу. Издаются «Физиогномические фрагменты для поощрения человековедения и человеколюбия». Четыре тома с множеством различных гравюр.

То, что в названии «человеколюбие» и «человековедение» ставятся на одну доску, свидетельствует о неискоренимых надеждах богослова Лафатера, указывает на его незабываемую, всеобъемлющую тягу к оптимизму — тем не менее эта работа стала сенсацией и снискала огромный успех! Предместье Вальдрис, Шпигельгассе, Цюрих — его адрес становится знаменит, как координаты центра мировой духовности! Несметное количество писем, лавина восторженных отзывов, масса единомышленников. Однако и без критики не обошлось. Иоганн Генрих Мерк пишет Лафатеру 20 января 1775 года: ему-де понравилась в книге прежде всего высокая цена в три каролины, ибо сие исключает общедоступность, а потому и вреда особого не принесет.

Он ошибается. Физиогномика вскоре завоевывает прочные позиции, становится моднейшей темой бесед во всех салонах Европы и одной из самых излюбленных забав высшего света на долгие годы. Лафатер — философ и законодатель моды конца восемнадцатого столетия. Он достиг самой вершины, стало быть, теперь путь его ведет вниз.