Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

— Нельзя предавать собственную натуру, — сказал Грог, наш философ. — Кем ты теперь будешь без своих праздных вечеров, бесцельных поездок на метро, долгих походов по книжным?

— А может, ему понравится, — высказал свое мнение Хорхе, как всегда сдержанный и спокойный. — Что не причиняет вреда, то полезно. Кто это сказал?

Я рассказал им про Сельву Гранадос. Все трое пришли к заключению, что мне надо было устроить ей ночь любви. Я так и не смог убедить их, что между ним и Конде идет настоящая война и что она искала во мне лишь союзника.

— Все-таки понаблюдай за действиями ветеранши, — сказал Диего. — И может, в одну из ночей…

— Холодной ветреной ночью…

— …в темноте…

— Каждому необходимо немного любви, — изрек Грог. — Тем более что из всякой любви мы извлекаем урок, каким бы он ни был.

Но в течение той осени и зимы я не извлек никакого урока любви (и тем более с профессором Гранадос). Случайная встреча с моей безнадежной любовью все-таки произошла, когда я ее вовсе не ждал. Она пригласила меня к себе, и я воочию увидел причину ее отговорок: склянки с лекарствами, рецепты, термометры, медицинские книги. Я понял, что она была законченным ипохондриком. На протяжении долгих часов мы говорили с ней исключительно о головной боли, о повышенной кислотности, о несчастных случаях, происходящих во время депрессии, об ужасных экзотических заболеваниях. Когда я уходил, кровь стучала у меня в висках, я испытывал тошноту и колющую боль в груди. Когда я увидел ее на улице в следующий раз, эту женщину, я, чтобы избежать встречи, зашел на почту и пробыл там, пока она не скрылась из виду.

Тот год был совсем не хорош для любви. И не только для любви — почти для всего. За исключением встреч с кайманами, которым я рассказывал об эпизодах моей истории. Теперь на эти еженедельные встречи по средам приходили только мы с Грогом, чтобы за разговором внести хоть какую-то вразумительность в окружающий нас мир. Моя работа на факультете стала своеобразным рефреном для наших посиделок, источником скрытых символов, с помощью которых Грог пытался предугадать мою дальнейшую судьбу.

— Кафедра, — обычно говорил мне Грог за бутылкой пива, — это только преддверие твоей настоящей жизни.

В понедельник, когда я пришел на работу, входная дверь была не заперта. В первой комнате никого не было, но дверь в Берлогу тоже была открыта. Я ни капельки не сомневался, что застану там профессора Гранадос, ломающую замок Склепа. Я ворвался туда, как вихрь. Профессор Конде подскочил на своем стуле.

— Как вы меня напугали, молодой человек. Я не слышал, как вы вошли.

Он дремал, положив голову на широкий стол, за которым обычно сидели студенты, допущенные в Берлогу.

— Нам нужно поговорить о работе. Но сперва я бы выпил чашечку кофе.

Я взял две чашки, единственные, которые были у нас на кафедре, и пошел на кухню. Там я встретился с секретарем кафедры прикладной философии, которая готовила себе цветочный чай. Я заметил, что ее голова и плечи были присыпаны белой пылью — раскрошенной штукатуркой.

— Сверху упало, прямо мне на голову, — объяснила она. — Черт бы побрал эту влажность. Мне рассказывали об австралийской системе укрепления стен с помощью жидкого каучука, но в университете нет средств.

Я рассказал ей об обвалившемся потолке у нас на кафедре. Ей не понравилось, что мои неприятности оказались серьезнее ее проблем, и она предпочла пропустить мой рассказ мимо ушей.

— Вдобавок ко всему мне даже не к кому обратиться за помощью, — продолжала она. — Комендант очень болен. Сильное нервное расстройство. Однажды я попросила его сделать хоть что-нибудь. Он ограничился тем, что долго разглядывал стены, а потом доверительно мне сообщил, что пятно напоминает ему лицо одного человека. Не знаю, кого он увидел, но через мгновение он заплакал. Мне пришлось напоить его кофе, чтобы хоть как-то утешить. Теперь я уже не решусь обратиться к нему опять, даже если все здание рухнет.

Она явно настроилась продолжать рассказ о своих неприятностях, но меня ждал Конде. Я вернулся к нему с двумя кофе. Конде выложил на стол сморщенный кожаный портфель. Ручка была перевязана бечевкой из волокна агавы.

— Здесь все мое сокровище. — Он выдержал паузу, в надежде, что я проявлю любопытство. — Единственный сохранившийся рассказ Брокки. Даже не рассказ, а короткая новелла.

Он открыл портфель и вывалил его содержимое на письменный стол. Около сотни страниц.