Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

Я искал какие-нибудь указания во всех книгах, которые я собрал или сделал фотокопии. На первой странице одной из них имелся штамп библиотеки факультета психологии, но на следующей странице была заметна полустертая печать: «Дом отдыха „Спиноза“».

На кафедре нейролингвистики была хорошая библиотека по психиатрии. Профессор Фриландер удивился, узнав, что меня интересует дом отдыха «Спиноза».

— Это был загородный санаторий для интеллектуалов. Не знаю, существует ли он сейчас. Я думаю, он находится где-то к западу от города. Несколько лет назад его помещения использовались для насильственного интернирования представителей оппозиции. Многие вышли оттуда, превратившись в ярых приверженцев режима, о других — никто и никогда больше не слышал. Если он сейчас и существует, то скорее всего там теперь что-то вроде психушки. А вы что, собираетесь отдохнуть пару недель?

Утром в субботу я встал пораньше и поехал в дом отдыха «Спиноза». Я вышел из поезда и немного прошелся пешком — около трех курд, не больше. Территория была огромной: пять корпусов, расположенных в форме латинской «U», заброшенный сад. Сперва я подумал, что дом отдыха вообще закрыт, но потом различил некоторые признаки жизни: прошедшую вдалеке медсестру, пациента в халате, сидевшего в саду, полицейского, выглянувшего в разбитое окно.

Я прошел, не встретив никого, до первого корпуса, носившего имя «Париж». Судя по старому плану больницы, висевшему в рамке на стене, остальные корпуса также служили приютом для столичных жителей: Лондон, Будапешт, София и Токио. Пациентов не наблюдалось вообще, скорее всего это здание было административным. Я постучался в четыре двери, но безрезультатно; я уже собирался отправиться в другой корпус, когда в коридор вышла женщина.

— Вы кого-нибудь ищете?

— Вы не подскажете, где находится библиотека больницы?

— Здесь не больница. Вы что, не слышите пишущие машинки? — Мне показалось, что я услышал далекий шум. — Это убежище для блестящих умов, которые не выносят реальной жизни.

Я снова спросил про библиотеку.

— У нас есть архив; там хранятся какие-то старые книги. Но не думаю, что вас туда пустят. Архив закрыт для посторонних.

Я предъявил ей рекомендательное письмо, заверенное печатью факультета философии и гуманитарных наук. Женщине пришлось смириться с моим присутствием.

— Второй этаж. Вон там — лестница.

Огромная дверь архива была приоткрыта. Мужчина немногим больше семидесяти лет мирно спал в кресле. Мне пришлось громко закашляться, чтобы его разбудить. Нас окружали поднимавшиеся до самого потолка стеллажи, забитые книгами в кожаных переплетах, медицинскими журналами и разрозненными бумагами.

— Вы новый врач?

— Нет, я ищу одну книгу. Если вы позволите мне посмотреть, я вам не помешаю.

— Не беспокойтесь, я вам помогу. Сюда уже давно никто не заходит: сведения о новых пациентах заносят в компьютер. То, что здесь есть, уже давно устарело и никого не интересует.

Он поискал картотеку, но не нашел нужной мне книги. Я сказал, чтобы он не беспокоился, что книг здесь не так уж и много, и я просто пересмотрю их все по порядку. Старик пододвинул мне высокую шаткую лестницу. Просмотр книг занял значительно больше времени, чем мне представлялось сначала: отдельные тома стояли во втором ряду в глубине стеллажей у самой стены. Вскоре весь перемазался пылью. По счастью, в тот день я надел свой самый старый костюм, который уже был пропылен так, что порция новой пыли была ему не критична.

— Я был здесь пациентом, — сказал старик. — Столько лет находился здесь на излечении, что в конце концов меня взяли штатным сотрудником. У других был другой путь.

— Вы не знаете, где стоят самые старые книги?

— На самом верху, под паутиной.

Где-то на середине последней полки я нашел одну из книг Такчи, «Неврастения и старость», а чуть позже — толстенный «Мемориал приюта Мерседес». Их я уже прочел и сделал фотокопии. Я продолжил свои поиски (когда-то книги располагались по алфавиту, теперь они были слегка перепутаны, но какие-то следы былого порядка все-таки оставались) и достал из глубины тонкий томик в черной обложке: «Римские свиньи». Я не удержался и издал торжествующий возглас.

Хранитель архива не возражал, чтобы я забрал книгу, он только отметил в одной из своих тетрадей, что книга выдана сотруднику кафедры аргентинской литературы. Многие архивные документы хранились в металлических коробках, и я спросил, что это такое.