Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

По мнению моей матушки, я получил университетский диплом значительно позже, чем следовало. И вот в тридцать лет с заветными корочками в руках я как-то сразу почувствовал, что моя молодость уже закончилась, и теперь меня ждет неумолимая зрелость с ее непременными требованиями жениться и устроиться на работу. С детских лет я подрабатывал то на фабрике, то в столярной мастерской, то на стройке и, таким образом, избегал необходимости проявиться на так называемом рынке труда.

Я не испытывал материальных трудностей; я жил вместе с матерью в скромном, но удобном доме, который мы содержали за счет ее преподавательской пенсии и ренты, полученной от какой-то недвижимости, оставленной нам отцом. Но я хотел, чтобы у меня был свой дом, а для этого мне надо было найти работу. Я попросил помощи у матери, не раскрывая полностью своих планов.

Тут я должен назвать полное имя моей матери: профессор Эстела Коралес де Миро, автор «Учебника испанского языка третьей ступени» и «Настольной книги учащегося». В бытность свою директором колледжа она отличалась строгой бескомпромиссностью, я даже помню ночные налеты недовольных учеников, которые бросали камни нам в окна. Но ничто не могло заставить ее свернуть с пути, который она для себя избрала. Так что, когда она пообещала найти мне работу на факультете, я знал, что она сдержит слово.

Моя матушка много лет проработала в министерстве образования и обзавелась многочисленными связями. Среди ее друзей был профессор Эмилиано Конде, заведующий кафедрой аргентинской литературы и член Академии гуманитарных наук. Матушка позвонила ему, и в одно прекрасное апрельское утро он назначил мне встречу на кафедре.

Готовясь к той первой встрече, я надел костюм, унаследованный от отца (он был мне немного великоват), и свой единственный галстук. Меня встретила библиотекарь кафедры, бледная девица с крупными зубами, которая сообщила, что звонил доктор Конде, чтобы извиниться и назначить мне новую встречу через три дня.

Я снова надел костюм, галстук, начищенные до блеска ботинки, но и на этот раз доктор Конде не появился.

— На самом деле он вообще сюда не заходит, — сказала библиотекарь. — Я уже очень давно его не видела. Изредка он звонит по телефону или направляет из академии курьера, чтобы тот забрал его корреспонденцию. Он никогда не оставляет ключ от своего кабинета, там уже несколько месяцев не подметают и не проветривают.

Когда я пришел на кафедру в третий раз, библиотекарь, которую звали Селия, сказала, что доктор Конде звонил и сообщил ей о моем зачислении в штат.

— Но он меня даже не видел…

— Не важно, он наверняка видел твое резюме. Сейчас резюме — это главное.

Я не был уверен, что описание моего жизненного пути может произвести хоть какое-то впечатление, но напористость моей матушки напомнила атаки непобедимой Красной Армии. Наступил долгожданный час — у меня была работа. Селия дала мне какие-то документы на подпись, заставила меня спуститься в офис на первом этаже, чтобы заполнить необходимые формы, и показала мне кухню в конце коридора. Когда я вернулся, она объяснила мне, как пользоваться картотекой.

— Нужно быть очень внимательным с карточками. Доктор Конде всегда подчеркивает, что каждую новую книгу надо вносить в каталог с обязательной краткой аннотацией.

— А что, много поступлений?

— Ни одного. Это просто на всякий случай.

Кафедра аргентинской литературы состояла из четырех помещений: приемной, читального зала, второго читального зала, зарезервированного для «своих», и постоянно закрытого кабинета доктора Конде. Селия называла эти комнаты так: Приемная, Второй зал, Берлога и Склеп. Размещение читателей по залам проходило в соответствии со строгой иерархией: в приемной работали незнакомые студенты, во втором зале — завсегдатаи и лица, пользующиеся доверием, в третьем — специалисты, в четвертом — никто, кроме доктора Конде, который здесь почти не появлялся, а в последнее время не появлялся вообще.

В течение первой рабочей недели я разбирал содержимое книжного шкафа, забитого мятыми брошюрами прошлого века. Потом мне поручили расставлять по местам журналы двадцатых годов и заново переписывать самые старые карточки, которые рассыпались в прах при одном только прикосновении. В пятницу Селия сообщила, что ей предложили другую работу, где платят больше: теперь вся кафедра оставалась на мне. В ее глазах явственно читалось сочувствие — так счастливчики, уходящие за лучшей судьбой, смотрят на тех, кто заменяет их на их прежнем месте.