Хью Уолпол - Над тёмной площадью

Бездна! Усилием воли я отогнал от себя это видение. Надо было что-то делать, но что? Что за безумие и чушь — стоять, не смея шевельнуться, словно мы все трое опутаны смирительными рубашками, тогда как кругом продолжается нормальная жизнь, старикан с медалями о чем-то тихонько переговаривается с пожарником, зевающим во весь рот так, что, того и гляди, выпадут вставные челюсти. А впереди меня головы, головы, головы, и все они словно в забытьи, растворены в бездумной неге… (Не есть ли это та дремота разума, свойственная преклонному возрасту, когда мы ищем покоя, когда наши убаюканные временем чувства дремлют, когда страсти чуть тлеют и уже не греют?) И над всей этой публикой льют свой веселый свет огни прожекторов. Худенькая актриса больше не танцует, теперь вся сцена заполнена человечками, которые крутятся в сумасшедшем танце; трещат кастаньеты, и оркестр мурлычет что-то свое, видно для собственного удовольствия…

Нет, это вовсе не оркестр мурлычет. Это Осмунд что-то мне нашептывает, не поворачивая головы и не отпуская мою руку. Он говорит и говорит, и так тихо, что я не могу расслышать всех его слов, которые, кажется, разносятся под сводами театра. Конечно, слышит их и Пенджли.

— Я всегда знал, что к концу жизни совершу страшную глупость. Я жил в ожидании этого. Я знал, что сотворю безрассудство, чтобы кому-то что-то доказать… Но те, кто постоянно стремится кому-то что-то доказать, — зануды и глупцы… зануды и глупцы… Я всегда таким и был, Дик, вы знаете. Я все принимал всерьез, у меня не было чувства юмора. Вот и сейчас — надо бы посмеяться, а не могу… Смеяться будете вы — потом… Эти проклятые Пенджли… Я бы прикончил их всех, да нет времени… Уверен, множество их еще прячется по щелям. Они все одинаковые. Когда-нибудь объявят новый крестовый поход — против них… Их сметут с лица земли…

(Помню, на этом месте его тирады я подумал: а почему Пенджли, если ему не под силу вырваться и убежать, не закричит, не поднимет шум, не позовет служителя? Ведь наверняка ему все это уже здорово надоело, должно было надоесть. Почему он не попросит старикана в медалях позвать полицию, чтобы таким образом избавиться от Осмунда? Что за мистика — весь вечер мы кружим по площади, то тут, то там, прямо под носом у полицейских, и никому в голову не пришло позвать их, привлечь их внимание к нам? Может, Осмунд всех загипнотизировал? Между прочим, я и по сей день нахожусь в недоумении: почему Пенджли не стал звать на помощь? Подозреваю, в своей жизни он имел серьезные трения с законом и потому у него не было ни малейшего желания общаться с полицейскими даже несмотря на то, что к тому времени он уже прекрасно сознавал грозившую ему опасность. Но даже и теперь он уповал на свою смекалку, считая, что ему все же удастся выбраться из ловушки… Увы, он переоценивал себя.)

Рядом продолжал звучать голос Осмунда:

— У меня туман в глазах, я плохо вижу дорогу. Так что берегитесь, Пенджли, ибо вы пойдете со мной. Путь будет дальний… Вам будет холодно, а потом жарко, как в адском пекле. Какая нелепица, Дик, что при всех моих возможностях я кончаю вот так. Но когда из тебя делают изгоя, это не проходит бесследно. Остается рана. Ты уже не можешь быть таким, как те, кто не испытал этой боли. Ты не в силах этого забыть, да тебе и не позволяют забыть. Видно, тем и должно было все кончиться. Знаю, я бываю не в меру гневен, но, поверьте, Пенджли этого заслуживают. Их много, много, они вокруг нас…

— Отпустите мою руку, Осмунд, — разъяренно прошептал я. — И хватит. Освободите Пенджли. Больше он к вам не полезет. Пора это прекратить. Где Хелен?

Но он не отпускал мою руку. Думаю, из всего того, что я ему сказал, он услышал только последнее слово.

— Хелен? О, она здесь. Вы взяли себе ее перчатки, Дик, — как залог любви, да? Это огорчило меня. Вы целовались. Это тоже огорчило меня. Но я вас не виню, Дик. Она очень привлекательная женщина. К тому же мы с ней расстались — навсегда.

Мы начинали привлекать внимание окружающей публики. Сидевший впереди у барьера человек повернулся к нам и крайне раздраженно прошипел:

— Тихо, вы!

Не знаю, со мной ли что произошло, или то была игра света, но внезапно я стал видеть в темноте. И кого же я узрел? Хенча! В полумраке на верхнем ярусе балкона, на самом крайнем месте справа. Он был очень хорошо мне виден. За это время он успел переместиться из партера на балкон.

Хенч сидел подавшись всем телом вперед, обхватив голову руками, не глядя на сцену. О Боже!