Эйлет Уолдман - Преступления в детской

Но меня очень расстраивало, что детектив, похоже, не особенно рвется найти подозреваемого в убийстве. В городе, где привыкли к бесконечной стрельбе из машин, нападениям гангстеров и убийствам на бытовой почве, обычное дорожное происшествие, даже такое, что стоило жизни известному горожанину, полиция, пожалуй, не будет тщательно расследовать. Я такое уже видела. Полицейские повесят в округе несколько объявлений, семья и друзья объявят о вознаграждении за любые предоставленные сведения, а через год или два люди начнут спрашивать: «Эй, а они вообще нашли того, кто переехал бедную Абигайль Хетэвей?»

Я устроилась на диване и посадила Руби на колени. Лениво накручивая на пальцы ее локоны и напевая «Акуна Матата», я обдумывала следующий шаг. Детектив Карсвэлл не изменит свое отношение к делу только потому, что какая-то домохозяйка велела ему это сделать. Честно говоря, он, наверное, прав. Может, это вовсе не умышленное убийство, а скорее — в худшем случае — дорожное происшествие с летальным исходом, вождение в пьяном виде или неосторожная езда. Но прошлое Брюса ЛеКрона стоило расследования. И если полиция не собирается им заниматься, то это могу сделать я. В конце концов, этому меня учили, и у меня действительно хорошо получалось.

Только малая часть работы адвоката по уголовным делам заключается в танцах на судебном слушании и превращению свидетелей обвинения в дрожащие куски желе. Защитнику приходится строить свою версию случившегося, не версию полиции, и иногда даже не то, что случилось на самом деле, но, если возможно, сценарий, который позволит сделать заявление клиента, не признающего себя виновным, как минимум, похожим на правду. Это включает долгие часы, проведенные на месте преступления, опрос свидетелей, разговоры с членами семьи и многое другое. Если клиент осужден, то расследование должно быть еще глубже. Нужно собрать достаточно данных, чтобы убедить судью в наличии оснований для вынесения более мягкого приговора. Это полевые исследования, и мне всегда нравилась эта часть работы. И я не видела причины, по которой мне стоило отказаться от тренировки этой атрофировавшейся способности в память об Абигайль Хетэвей. В худшем случае, я ничего не найду. А возможно — всего лишь возможно — я найду то, что даст полиции причину рассматривать возможность преднамеренного убийства.

Час спустя, когда я все еще размышляла над следующим шагом, Руби дотанцевала до видеомагнитофона и нажала кнопку перемотки.

— Хочешь поиглать в поезда, мама? — спросила она.

Я вздохнула, уже утомленная перспективой игр с ребенком, начинающим ходить, и посмотрела на часы. Предстояло убить еще целый час, прежде чем, как я надеялась, в дверь войдет Питер и освободит меня от обязанностей ведущей шоу «А ну-ка, дети!»

— Почему ты не играешь одна, Руби?

Я взглянула на нее и увидела, как по щеке моей девочки стекает огромная слеза.

— Ты никогда не хочешь со мной иглать, — прошептала она.

— Конечно, хочу. Я с тобой все время играю, разве нет?

— Нет.

Я призадумалась. Она была права.

— Хорошо, солнышко, давай играть в поезда, — сказала я, выбрасывая из головы мысли о Брюсе ЛеКроне и несвоевременных смертях и опуская свое основательное тело на пол.

Руби приволокла пластиковую корзинку, набитую поездами и рельсами от «Брио». Питер с большой помпой принес в дом магнитную железную дорогу — это часть нашей кампании по забрасыванию Руби универсальными игрушками, а также игрушками для мальчиков. Она полюбила поезда с первого взгляда. Но, к ужасу Питера, ей было совсем неинтересно соединять рельсы и пускать по ним маленький поезд. Вместо этого она играла в «семью поездов». Вскоре все вагончики-дети лежали в постельках с жуткой простудой, и за ними ухаживали вагончики-мамы. Локомотив, выступающий в роли «поездового доктора», делал им уколы и давал таблетки. Эти игры приводили ее отца — обычно спокойного — в полное отчаяние. Однажды я даже услышала его вопль: «А они не могут просто тащить тяжелый груз?!»

Удерживая маленький тормозной вагончик на своем круглом животе, я сказала:

— Эй, Руби, посмотри, вагончик-детка застряла на вершине горы! Может поезд-мама ее спасти?

К тому времени, как Питер вернулся домой, мы играли уже почти час, и глаза у меня давно уже слипались. Что же со мной такое? Что не дает мне радоваться этим играм? Питер обожал играть с Руби. Я часто видела, как другие мамы играют со своими детьми. Я что, единственная, кто находит это катастрофически скучным?