Ирина Глебова - Санный след

— Мало тебе? — хохотнул он, пружинно вскакивая и ловя ее взгляд, скользнувший к низу его живота. — Сейчас будет тебе дрочева столько — глаза выпадут!

Девка не успела ни понять, ни удивиться перемене разговора своего кавалера. Перед ней, откуда ни возьмись, возник громадный детина с жуткой физиономией, мутными глазами и пузырящейся на губах слюной. Красавчик Матвей отпрыгнул в сторону, а урод навалился, зажал вонючей ладонью рот…

Пытаясь спастись от смертельного страха, она подумала: «Пускай этот мужик сделает что хочет. От меня не убудет». В эти секунды Лукерья вспомнила своего насильника: не так давно он пытался подъехать к ней, но получил поворот. Теперь добился своего. К тому же ей приходилось слышать о таких, которые к бабам ходили по двое и по трое. Она даже чуть успокоилась, и в какой-то миг даже застонала утробно, по-звериному. Мужчина на ней почуял перемену в ее теле и движениях, убрал ладонь с лица, сжал грудь, впился губами во вторую и пошел мощными рывками. А рядом, не спуская с них глаз, стоял голый Матвей, и женщина видела, что он все больше возбуждается. «Сейчас опять он полезет на меня», — подумала она. И от всего происходящего, виденного и от этой мысли у нее вдруг начались страстные судороги.

В то же мгновение лицо Гусара исказилось, стало страшным, нечеловеческим.

— Готово! — крикнул он. — Давай!

Прыгнул и схватил девку за ноги. Лыч тяжелой своей головой, как молотом, ударил ее в лицо, ломая кости носа и челюсть, а потом вцепился зубами в мясистую женскую плоть. Баба была в сознании, но кричать не могла, негромко мычала. Лыч, чувствуя затапливающее мозг возбуждение, — особое, замешанное на вкусе крови, — тоже по-звериному мычал, катая под собой беспомощное тело, терзая его — уже не один, Гусар помогал…

С залитым кровью лицом, избитым и искусанным телом, Лукерья лежала в беспамятстве. Лыч с сожалением оглядел ее:

— Я эту стерву оставил бы для себя…

Гусар криво усмехнулся, разглядывая на свет тонкое, холодно блестевшее лезвие ножа, похожего на кинжал. Что бы там содельник ни говорил, они оба понимали — оставить в живых Лукерью невозможно. И потом: как же отказаться от самой сильной части удовольствия! Может быть, для Лыча и не так, но для него, Гусара!.. Нет, он своего не отдаст.

— Затащи ее на одеяло, — хрипло наказал он. — В этой комнате кровить ни к чему!

— Верно! — Лыч живо расстелил на полу толстое верблюжье одеяло, закатил на него женское тело, отступил в сторону. — Дубарь ее!

И когда красавчик ударил второй, третий, четвертый раз, Лыч непроизвольно отступил подальше. Вновь он ощутил наплыв необъяснимого страха: хотел и не мог отвести взгляд от Гусара. Не то, что Гусар делал, — это было понятно Лычу. А вот лицо его — исступленное, меняющееся на глазах, сатанинское… Лыча начала бить дрожь, но тут Гусар вдруг задержал руку на отлете, замер. Несколько мгновений смотрел на то, что лежало перед ним на одеяле, потом отвернулся, сказал голосом обычным, спокойным:

— Полей воды, обмоюсь.

…До больших, выше человеческого роста валунов, выходящих прямо из воды, убийцы дотащили тело, замотанное в одеяло, никем не замеченные. Да они заранее знали, что в это пустынное, глухое место редко кто забредает. К телу привязали груз и скинули в воду. Течение здесь было сильным, если убитая и выплывет, то далеко отсюда. А раньше не успеет всплыть — река скоро станет. Одеяло Лыч выполоскал в реке: холодная вода легко замыла кровь.

— Ты канай, — сказал он Гусару, — а я вернусь в «Приют». Взял хавирку, чтоб отдохнуть, вот и буду давить сака.

Красавчик быстро, не оглядываясь, шмыгнул за валуны, вскоре его фигура замелькала дальше по пустынному берегу. Высокий, худой, он казался Лычу таким хлипким, ломким. Верзила хмыкнул, вспомнив свой недавний страх. Глупо!

На обратном пути Лыч свистнул рыскавшему неподалеку псу. Собаки в этой округе были на удивление красивые: крупные, густошерстые. Псина подбежала, помахивая хвостом.

— Идем, угощу!

Капавшая с одеяла по пути кровь в грязном месиве видна не была, но уже у входа в погреб собака стала чутко принюхиваться. Когда же Лыч запустил пса в кладовку, тот сразу принялся слизывать с утрамбованного земляного пола капли крови. Под его старательным языком кровяная дорожка — от двери кладовки до двери комнаты — почти исчезла. Запустив собаку в комнату, Лыч повалился на постель, наблюдая, как рьяно, с довольным ворчанием она обрабатывает пол. Уже в полудреме бандит отметил: все же следы от впитавшейся крови остаются, слабо, но видны. «Ладно, — подумал он лениво, проваливаясь в сон, — потом что-нибудь придумаю…»