Андрей Гуляшки - Авакум Захов против 07

Василев обиделся:

"Почему вы так беспокоитесь, ведь 07 - моя задача! Вы, пожалуйста, заботьтесь о профессоре и вилле".

В последующие дни все шло своим чередом.

Придя домой, Аввакум садился читать либо рисовал фасады домов: тех, что были рядом с ним,- с натуры, а тех, мимо которых проходил,- по памяти, зарисовывал детали оград. Подозвав Маркова, он спрашивал:

- Это откуда?

Если ответ был верным -он угощал его конфетами, а если нет - делал строгое лицо и с видом учителя, недовольного своим учеником, отправлял его "искать"...

Карандашные наброски и этюды были "арифметикой", но подчас он задавал и "алгебраические" задачи - на наблюдательность.

Он уходил к себе в комнату и через минуту снова появлялся:

- Марков, что изменилось в моей одежде? Считаю

до десяти.

- Вы вложили в карман пиджака белый плато

чек,-отвечал Марков в интервале между пятью и.

шестью.

Аввакум кивком головы указывал на коробку с конфетами.

- Прошу!

Марков с удовольствием угощался, но сам Аввакум не притрагивался к конфетам -к сладостям он был. равнодушен. Затем он снова уходил к себе и опять появлялся.

- Марков, что изменилось в моей внешности? Считаю до пяти.

Он считал до пяти, потом начинал счет заново - давал ученику возможность явиться на "переэкзаменовку".

Вконец смущенный, Марков молчал.

Аввакум вздыхал с горестным видом.

- Ну-ка, взгляни сюда,- указывал он на плато

чек.- Прежде он был сложен прямо и находился в горизонтальном положении, а сейчас над изгибом выглядывают два уголка... Ведь это же так бросается в глава, разве можно не заметить?..

Порой, когда его одолевала скука из-за этой "сидячей" жизни, он забирался в область "высшей математики" наблюдательности.

- Марков, какую новую особенность ты замечаешь

в моей одежде? - спрашивал он.- Можешь смотреть

сколько угодно, регламента я не устанавливаю.

По истечении нескольких минут Марков растерянно разводил руками. У бедняги был такой несчастный вид: он явно рисковал попасть во "второгодники".

- В конце концов я могу рассердиться,- говорил

Аввакум, хотя голос его оставался все таким же мягким и спокойным. Последнее время ты становишься

все более рассеянным, друг мой, уж не Наталья ли

Николаева этому причина?

Марков покраснел. До сих пор с секретарем профессора Трофимова он обменялся лишь несколькими словами, притом по совсем незначительному поводу. Однако покраснел он до корней волос.

- Не знаю, как далеко заведут тебя твои авантюры!- качая головой, корил его Аввакум.- Любовь слепа!- Он указал на свой галстук, желтый в синий горох:- Будь добр, погляди на этот узел! Забудь на ми

нуту небесные глаза Наташи, вынь их из своей души и

подумай: ты когда-нибудь видел, чтобы я подобным образом завязывал галстук? Делал такой огромный, широкий узел? Едва-едва затянутый и как будто впопыхах,

без зеркала? Ты никогда в жизни не видел у меня та

кого безобразного узла, и то, что характерные для меня

привычка, манера, стиль, если угодно, внезапно нарушены, должно было сразу произвести на тебя должное

впечатление! Эти вещи куда важнее платочка в карма

не пиджака. Сунут его туда, и он себе лежит, нет нужды переворачивать его так и этак, а галстук каждый

день завязывается заново, и если узел получился не

сколько необычный, то это обязательно что-то говорит

о настроении человека, о его душевном состоянии. Видишь, дорогой мой, какая это важная деталь!

- Вполне согласен,- примирительно ответил Мар

ков. И, все еще не простив Аввакуму его намека относительно Наташи, заметил: - Но я не завидую вашей

будущей жене! Уж слишком много вы видите и пони

маете!

- Те, что видят и понимают слишком много, обычно

до конца своей жизни остаются одинокими! - мрачно сказал Аввакум.

Сам того не желая, Марков задел его самое больное

место.

Варна, 19 июля 196... г.

Гром ударил, как говорится, средь ясного неба. Симпозиум закончил работу. В своем заключительном выступлении Константин Трофимов предсказал квантовой электронике великое будущее: "Она превратит труд в удовольствие,сказал он,- даст возможность проникнуть человеку в тайны первоматерии, превратить мысль в луч, для которого не будет границ, для которого созвездия, например, станут такими же доступными и близкими, как, скажем, ближайшая автобусная остановка". Ему долго аплодировали, казалось, зал вот-вот рухнет от оваций, а некоторые иностранные журналисты попросили, чтобы он сообщил что-нибудь конкретное об этом "луче". Профессор рассмеялся и посоветовал им не придавать значения слову - это просто символ, литературный образ. У него спросили, есть ли что-либо общее между тем "лучом", который он открыл, и тем, которому предсказывают... Но профессор не дал им договорить: - "Существует столько лучей,- сказал он,- что, если бы мы стали их перечислять и объяснять, что они собой представляют, едва ли удалось бы закончить до конца года". Затем он посоветовал им не бояться никаких лучей: "Лучи - лунные, солнечные, звездные - всегда были излюбленными образами поэтов, которые украшают ими свои стихи. Для человека луч стал символом красоты. В советской стране нет такого ученого, который дерзнул бы как-либо омрачить это всеобщее представление",- заверил он присутствующих. Ему снова бурно зааплодировали; на некоторых журналистов эти его слова произвели особенно благоприятное впечатление.