Людмила Мартова - Твоя примерная коварная жена

Сейчас она стояла по щиколотку в глине посредине окраинной поселковой улицы и сосредоточенно думала, что ей делать дальше – бежать домой босиком, чтобы отмыть ноги от липкой грязи, или рискнуть испачкаться еще больше, но все-таки достать засосанные коварной лужей сандалии. Сандалии было жалко, мама всего-то в начале лета привезла их из областного центра, да и бабушка будет ругаться, что она опять что-то потеряла. Но чмокающая под ногами глина казалась похожей на большую злую лягушку, грозящую сожрать ее целиком, и становиться на карачки, шарить под мутной жижей руками, пытаясь найти сандалии, было противно.

– Ты чего, застряла? – рядом с задумчивой Элей остановился велосипед, управляемый первым поселковым красавцем, которого звали отчего-то женским именем Тося.

Этим летом он закончил школу, поступил в Московский медицинский институт и на днях уже должен был отправиться на учебу, чему Эля втайне завидовала. Больше всего на свете она мечтала уехать из родного, пропахшего яблочным духом поселка в Москву, кажущуюся ей сказочным, волшебным местом, где сбываются любые мечты.

В прошлом году мама возила ее в столицу на осенние каникулы, и Эля потом долго не могла отойти от поездки, вспоминая широкие проспекты, высокие дома, нарядные театры, торжественные музеи и толпы вечно спешащих куда-то людей с невыспавшимися лицами. И вот теперь Тося будет там жить.

– Застряла, – призналась она, краснея. Тося нравился всем поселковым девчонкам без исключения, и если бы Эля была чуть менее гордой, то, пожалуй, призналась бы себе, что немного в него влюблена, так же, как остальные. – Сандалии в глину засосало. Вот стою, думаю, как достать.

– Доставать надо, а не думать. А то мамка заругает. – Он необидно засмеялся, спрыгнул с велосипеда, уложил его на дорогу аккуратно, как живое существо, смело шагнул в середину лужи, нагнулся, сунул руки куда-то Эле под пятки и ловко выдернул наружу сначала одну, а затем и другую сандалию.

– На, держи, вымой их вон там, на колонке. И ноги тоже, и натяни мокрое на мокрое, пусть прямо на ногах высохнут, тогда кожа не стянется.

– И откуда ты все знаешь? – девочка смотрела на него как зачарованная.

– Нехитра наука. Ладно, давай помогу.

Он снова забрал у Эли ее заляпанную обувку, дошагал до колонки, вымыл сандалии, протер их сорванным лопухом, жестом пригласил Элю подставить ноги под бьющую из колонки струю, и она послушно начала смывать грязь, невольно наблюдая, как убегают и впитываются в землю ручейки грязной воды, постепенно меняющие цвет с рыжего, почти коричневого на бесцветный. Она взяла свои сандалии, натянула их на ноги и благодарно посмотрела на Тосю.

– Спасибо. Выручил.

– Садись, домой отвезу. А то снова запачкаешься. Дождь сильный был, вся земля раскисла.

Эля представила, что начнут молоть чужие языки, если председательскую дочку Элю Яблокову провезет через весь поселок на велосипедной раме красавец Тося, и замотала головой:

– Не надо. Я сама, у меня тут еще дела.

– А, ну ладно, тогда давай. – Он поднял свой велосипед, вскочил на него и был таков. И много лет спустя Элеоноре Яблоковой снилось по ночам, как уезжает от нее по длинной-длинной, скользкой от мокрой глины улице чубастый красавец-студент с редким именем Тося.

Почему-то она никогда не спрашивала у мамы, как его звали на самом деле, по паспорту. Эле было трудно представить его Антоном или Анатолием. Поэтому в ее памяти он остался под тем несуразным именем, которым его звал весь поселок. Тося.

Да и вообще из всего детства больше всего запомнилось именно то лето. Жаркое, но с проливными дождями, щедро поящими потрескавшуюся на солнцепеке землю. Яблоневый аромат, стойко ассоциирующийся со счастьем и безмятежностью. До начала учебного года Эля лениво провалялась в гамаке, натянутом между двумя старыми яблонями.

«Яблокова лежит под яблонями и ест яблоки», – думалось ей, и она улыбалась своим глупым мыслям, пугая бабушку.

Беда ж с девкой. Лежит, не встает, все думает о чем-то и улыбается. Сглазили, что ли? Мама смеялась, не разделяя бабушкиных страхов.

– Она просто растет, мамуля, – говорила она. – Возраст такой, что детство кончается, вот и думает о разном. Она ведь у нас уже почти девушка.

– Свят-свят, скажешь тоже, – бабушка мелко перекрестилась, отвернувшись. Партийная дочь не любила, когда при ней крестились. – Ребенок она еще, а ты говоришь, девушка. Кабы не спортил кто девку. Или вдруг уже… – Бабушкин голос сорвался на фальцет.