Валерий Гусев: Конкур со шпагой

- Так, не волнуйся, Паша, спокойнее. Кто звонил?

- Не знаю. Но профессор сначала испугался, потом стал оправдываться, а потом грустно сказал: "Хорошо, но мне нужно за ними заехать" - и положил трубку. И набросился на меня...

- То есть как?

- Орал всякое, и ногами топал, и слюной брызгал, и визжал, я чуть не испугался. - Павлик засмеялся.

- Что именно он орал?

- Да это неважно, Сергей Дмитрич.

- Очень важно, Паша, очень.

- Назвал меня пьяницей и... жуликом... И поддельщиком.

- Почему?

- Не знаю, я у него ничего не крал. Маман упала в обморок и придавила Дашу.

- А как она сейчас?

- Под тахтой сидит, скулит...

- Да не Даша, а... маман?

- Ты знаешь, жива. Голова в полотенце, глаза в слезах. "Боже мой! Боже мой!" А как с... этим?

- Порядок, Паша, он у нас.

- Отлично. Я рад за вас. И за себя - тоже. А с профессором я уж сам разберусь!

- Я тебе разберусь! Сиди как мышка!

- Что вам еще надо? - спросил Егор Михайлович.

- Пока ничего.

- Желаю удачи!

- Бритва у вас с собой? Или в парикмахерскую пойдете?

Профессор выскочил из дома и сел в такси, которое, видимо, ждало его. В руке он держал портфель.

Мы спокойно поехали следом.

- Знаешь, Серега, - сказал Яков. - Я хочу начальству бумагу написать. Большую такую и серьезную.

- В отставку собрался?

- Не, погожу еще. Вот просеивал я коллекционеров, чего только не насмотрелся. Ты знаешь, в музеях того нет, что содержится в частных коллекциях. И все это без конца тасуется, меняется, продается. Ну ладно бы вещи, так сказать, безымянные, какие-нибудь смокинги и лапоточки, прялочки и колокольчики... А то, представляешь, показывают мне (я к примеру): табакерка Дениса Давыдова, бальная книжка Гончаровой, письма Чехова, трубка Алексея Толстого... И ни у кого не возникает ни тени сомнения в том, что эти вещи принадлежат им по праву. Им, а не всему народу, не государству. Добро бы еще - прямые наследники, так нет: все куплено, или выпрошено, или явно похищено. Надо, мне кажется, всерьез этим заняться. Я первый раз с этим столкнулся и никак не пойму, почему мы допускаем такое?.. Валя, ближе не подъезжай.

В тихом, малолюдном переулке, недалеко от гостиницы, профессор вышел из такси и стал в сторонке на тротуаре.

Почти сразу же подъехала дипломатическая машина. Из нее выскочил худенький, но жилистый на вид, рыжеватый иностранец, что-то резко сказал профессору, передал ему длинный неудобный сверток и принял от него сверток поменьше, который профессор достал из портфеля. Профессор стал что-то заискивающе объяснять, но иностранец не отвечал ему, сел в машину и уехал.

Мы терпеливо наблюдали эту милую сценку. Профессор понуро побрел по улице со свертком и портфелем в руках. Сверток был похож на футляр музыкального инструмента.

Такси тронулось за ним, водитель приоткрыл дверцу и что-то сказал. Профессор, как проснувшись, посмотрел на него и покорно сел в машину.

- Поехали дальше, Валя, - сказал Яков. - В гости к профессору Пахомову, на... как это... файв-о-клок. Во, научился в таком блестящем обществе.

Профессор действительно поехал домой.

Мы подождали немного и вошли за ним в подъезд.

Табло над лифтом показывало цифру 3.

- Пешком? - спросил Яков. - Пешком!

Где-то между первым и вторым этажом мы услышали наверху злую ругань и побежали, прыгая через ступеньки.

Дверь в квартиру Пахомова была приоткрыта, и я было уже вошел туда, но Яков придержал меня:

- Постой, неудобно, - семейная сцена.

- Мерзавец! - орал профессор. - Откуда ты это взял?

Голос Павлика мы тоже слышали, но слов разобрать не могли, он говорил гораздо спокойнее. Услышали только одну фразу:

- По сравнению с вами - артист благородный человек, он хоть и шкодил, но не торговал шпагами на вынос!

- Пошел вон! - завизжал профессор. - Подонок!

Послышался звук пощечины, и я нажал кнопку звонка.

Профессор стоял в прихожей, прижавшись спиной к стене, и держался за щеку. Павлик, бледный и решительный, стоял рядом.

На столике лежал в куче разорванной бумаги футляр, обтянутый черной кожей и обитый медными уголками.

- Забирайте ваши вещи, гражданин Пахомов, - сказал Яков. - Поедете с нами.

Шпага лежала на столе Егора Михайловича, рядом с бритвой, которую злорадно подсунул Яков.

- Красавица, - пропел наш начальник довольно верно и приятным тенорком. - Богиня! Ангел! Было из-за чего копья ломать. Молодцы, опята! Но это без обмана? Это она на сей раз, точно она?

- "Лезвие плоское, узкое, сжатого ромбовидного сечения, гравированное с обеих сторон клинка узорами растительного характера, - начал размеренно цитировать Яков. - Ближе к рукоятке - девизы... Эфес оригинального исполнения и тонкой работы..."