Юрий Кларов - Черный треугольник. Дилогия

К сожалению, командированный в Екатеринослав и Харьков Борин, которому помимо всего прочего было поручено отыскать Алексея Мрачного, привез в Москву малоприятные вести. Петр Петрович сообщил мне, что Алексей Мрачный после возвращения из Харькова некоторое время работал в культотделе махновской армии, но не прижился там. Затем он выполнял какие-то задания в Амур-Нижнеднепровске Екатеринославской губернии, откуда его вызвали в Гуляйполе. А в августе двадцатого года Алексей Мрачный был отправлен реввоенсоветом махновской армии в Александровск, где бесследно исчез. Причем в Гуляйполе ходили упорные слухи, что до Александровска он не добрался. Знающие люди говорили, что Алексея Мрачного «украли» (так махновцы именовали тайное убийство) по приказу или самого батьки, или кого-то из его ближайшего окружения.

А уже приехав в Харьков, я через Сергея Яковлевича навел справки о Корейше (союз с Махно создавал благоприятные условия для работы не только нам, но и бандотделу Харьковской ЧК). Оказалось, что он покинул ставку Махно еще в ноябре девятнадцатого, причем произошло это при каких-то весьма странных и скандальных обстоятельствах. Человек, с которым беседовал Приходько, утверждал даже, что «главного жреца Всемирного храма искусств» разыскивала в конце девятнадцатого махновская контрразведка.

Таким образом, если Жакович действительно собирался в Харьков, моя поездка в Гуляйполе теряла всякий смысл.

Но насколько эти сведения, полученные Суховым через сотрудника газеты «Трудовая армия», достоверны?

Прикинув все «за» и «против», я решил восстановить знакомство с Эммой Драуле.

Почему бы нам случайно не встретиться?

«Случайная» встреча была организована тем же Сергеем Яковлевичем в эстрадном театре «Буфф», расположенном напротив облюбованного махновцами «Миссури». В тот вечер в «Буффе» читали свои «рабоче-крестьянские» стихи местные поэты и специально прибывшие по такому случаю из Киева завсегдатаи «Хлама» – литературно-артистического клуба, куда входили художники, литераторы, актеры.

Я приехал в «Буфф» незадолго до перерыва, когда служители муз уже успели разоблачить коварные замыслы Антанты, заклеймить позором белополяков, выругать Врангеля, воспеть продразверстку и опоэтизировать сбор теплого белья для Красной Армии. В зале было не густо – трудармейцы, шкрабы (школьные работники), совслужащие, десятка два рабочих… На задрапированной красным полотном эстраде подпрыгивал, извивался и завывал субтильный молодой человек в бархатной блузе:

Затем молодой человек на мгновенье смолк, вобрал в свою хлипкую грудь побольше воздуха и уже не провыл, а прямо-таки прорычал в зал:

«Горох голов», видно, уже успел надоесть. Слабогрудому хлопали вяло, из вежливости: не местный небось, с самого Киева ехал. А старался-то как? Взопрел даже…

Поэнергичней аплодировали другому, в тяжелых солдатских ботинках и обмотках, который, критикуя различные неполадки в Харькове, резво рифмовал «вон» – «самогон» и «вею» – «в шею». Но по всему чувствовалось, что для вечера поэзии вполне бы хватило одного отделения…

В антракте, когда уставшая от стихов публика повалила из прокуренного зала на свежий воздух, меня окликнули:

– Товарищ Косачевский!

Я обернулся и тут же был ослеплен белозубой улыбкой Драуле. Итак, мы встретилась.

За прошедшие месяцы американка сильно изменилась. Перемены не коснулись лишь углов и прямых линий. Драуле, как была, так и осталась произведением художника-кубиста. Его авторство было бесспорным. Но она загорела, обветрилась, а в ее жестах появилась уверенность и решительность махновца, который лихим ударом отрубил саблей гусю голову и готовился бросить его в котел.

В общем – «Взвейтесь, соколы, орлами!»…

– Не узнаете, товарищ Косачевский? Мы с вами встречались в Москве. Я Эмма Драуле. Помните?

Я припомнил. Но не сразу. Постепенно.

Приходько был великим мастером по производству «случайностей». У Драуле не возникло и тени сомнения в том, что Косачевский оказался в театре «Буфф» лишь потому, что не может жить без поэзии.

В отличие от Москвы, в Харькове Драуле не столько слушала, сколько говорила. Она была переполнена впечатлениями от пребывания в армии неугомонного батьки.