Андерс Рослунд - Изверг

Свен пил свой кофе, молча, он снова съежился, машинально слегка покачиваясь в кресле, то влево, то вправо. Эверт отошел к книжной полке, к кассетнику, пошуровал среди пластиковых футляров.

— Что на это ответить? Папа врет, взрослые врут, да сколько таких взрослых, что врут, достают пипиську и бьют детей. Эверт, у меня нет сил. Понимаешь? Нет сил!

«Семеро красивых пареньков», с радиоансамблем Харри Арнольда, 1959 г.

Они слушали.

Мой самый первый парень был строен как кинжал,

второй же был блондин и так меня любил.

Текст как хоккей: банальный и несущественный, но именно поэтому позволял отвлечься. Эверт медленно покачивал головой, закрытые глаза, другое время, несколько минут покоя. В дверь постучали.

Свен посмотрел на Эверта, тот раздраженно мотнул головой.

Стук повторился, на сей раз громче.

— Да!

Огестам. Прилизанная челка и вкрадчивая улыбка в приоткрытой двери. Эверт Гренс не любил пай-мальчиков, в особенности таких, что прикидывались прокурорами, а на самом деле жаждали получить больше, подняться выше, уйти дальше.

— Что надо?

Ларс Огестам отпрянул назад, то ли от Эверта Гренса и его раздражения, то ли от кабинета, гремевшего голосом Сив Мальмквист.

— Лунд.

Эверт поднял взгляд, отставил пластиковый стаканчик.

— Что там?

— Он объявился.

Огестам сообщил, что дежурный только что говорил по телефону с человеком, который несколько часов назад видел Бернта Лунда в Стренгнесе, возле детского сада. Один из родителей, звонил с мобильника, перепуганный, но рассказывал вполне трезво и связно — о скамейке, и кепке, и лице, которое узнал. Он оставил в детском саду свою дочь, пяти лет, и, по словам персонала, девочка пропала.

Эверт смял стаканчик, швырнул в мусорную корзину.

— Черт! Черт!

Допросы. Самые мерзкие за все годы службы. Человек, который вовсе не человек, а что-то другое. Упорно ускользающий взгляд.

Гренс, мать твою.

Лунд, смотри на меня.

Гренсик, они ведь озорницы.

Я тебя допрашиваю, Лунд. Поэтому смотри на меня.

Озорницы. Маленькие-маленькие похотливые чертовские озорницы.

Либо ты смотришь на меня, либо мы кончаем допрос, сию же минуту.

Ты хочешь знать. Про их маленькие дырочки. Я знаю, что хочешь.

Ты что же, не смеешь смотреть на меня?

Дыркам нужны члены.

Хорошо. Теперь мы смотрим друг на друга.

Маленькие-маленькие дырочки, им нужна куча членов.

Каково тебе смотреть мне в глаза?

Их же надо научить. Чтоб не думали все время о членах.

Так, больше не можешь. Трусливые у тебя глаза.

Маленькие дырочки самые обалденные, самые похотливые, поэтому нужно быть суровым.

Ты хочешь, чтоб я отодвинул магнитофон и потерял над собой контроль.

Гренс, ты когда-нибудь пробовал девятилетние дырочки?

Он выключил музыку. Аккуратно уложил кассету в пластиковую коробочку.

— Раз он забыл об осторожности и даже не думает прятаться, прежде чем схватить ребенка, очень велик риск, что тормоза у него начисто отказали.

Он подошел к стоячей вешалке, втиснутой за дверь, взял висевший там пиджак.

— Я его допрашивал и знаю, как он думает. Кроме того, читал заключение судебно-психиатрической экспертизы, и оно подтвердило то, что и я, и остальные уже знали: у него ярко выраженные садистские наклонности.

Он не просто прочитал заключение судебно-психиатрической экспертизы, но не пожалел труда, чтобы разобраться в этом документе, слово за словом; сам Лунд и особенно его допросы действовали на него как никогда тягостно, хотя обычно расследования не пробуждали эмоций вроде ненависти или страха. Полицейская служба сделала его довольно-таки бесчувственным, толстокожим, и он это знал, при такой работе чувства надо отключать, иначе с ума сойдешь. Но Лунд с его преступлениями, с его чуждостью впервые вызвал у Гренса желание сдаться, уйти, бросить все это. Он тогда встретился с психиатром, писавшим заключение, и тот сказал больше, чем следовало, они говорили о Лунде и о садистских актах насилия, какие тот совершал, о злобе, которая у Лунда была равнозначна сексуальности, насилие стало удовольствием, он наслаждался бессилием другого. Эверт спросил, понимает ли Лунд вообще, что творит, осознает ли, что чувствуют ребенок, его родители и окружающие. Психиатр осторожно покачал головой, рассказал о детстве Лунда, о насилии, какому он подвергался, о том, что он мог вынести самого себя, лишь отгородившись от других.

С пиджаком в руке Гренс указал сперва на Свена, потом на Огестама.