Полина Дашкова - Херувим (Том 2)

«Скорая» появилась только через час. Врач констатировал смерть. Вслед за «скорой» приехала милиция. После короткого допроса свидетелей происшествие было квалифицировано как убийство, Михеев Юрий Павлович был задержан как подозреваемый. И на первом допросе, и на всех последующих он вел себя глупо. Грубил следователю, на вопрос, какие отношения у него были с убитой, отвечал: не ваше собачье дело.

Следователь. Вы угрожали Демидовой Марии Артуровне, что убьете ее?

Михеев. Нет. Никогда.

Следователь. «Машка, я тебя когда-нибудь убью, честное слово! Убью, придушу своими руками!» Это ваши слова?

Михеев. Мои.

Следователь. Ну вот, а говорите, не угрожали.

Михеев. Да вы что, в самом деле! Я ее любил, я жить без нее не мог! Мы собирались пожениться.

Следователь. Значит, отношения у вас с убитой были близкие.

Михеев. Идите к черту! Бред какой-то!

Светало. У Сергея от долгого сидения над делом пятнадцатилетней давности ныла шея и начали слипаться глаза. Пепельница была полна окурками сигарет «Парламент-лайт». Он почти привык к ним за эту ночь. Он смотрел на фотографии, вклеенные в дело. Это была ксерокопия, и фотографии смазались. Девочка на бетонной плите, правда, напоминала бабочку, приколотую булавкой к шершавому серому листу.

«Зачем мне это? — думал Сергей, морщась и растирая затылок. — Мое дело Шамиль Исмаилов».

Боль была такая, что у Владимира Марленовича перехватило дыхание. Он открыл глаза и уставился в темноту. Мягкие часы из музея Дали светились призрачным светом: цифры и стрелки сияли ярко и холодно, как звезды, которые собрались падать, но раздумали и застыли, прочертив короткие вертикальные линии намеченного пути.

Была полночь. Всего лишь полночь. Раньше он в это время суток даже не собирался ложиться, но теперь отправлялся в постель не позднее десяти, поскольку просто не оставалось сил, чтобы продолжать бодрствовать.

Он отлично помнил, как принял перед сном свое лекарство, две таблетки. Дозы должно было хватить до шести утра. Но живот разрывался болью, причем она была какой-то новой породы. Боль-мутант, мощное ледяное существо, покрытое влажной крупной чешуей, вроде бы металлической, но живой, способной шевелиться, поскольку каждая пластина причиняла отдельное страдание. Тысячи пластин, тысячи оттенков страдания.

Владимир Марленович попытался встать, но чешуйчатая гадина не дала. Стоило совсем немного приподняться на подушке, и боль пронзила с такой силой, что он закричал. Гадина внутри него откликнулась, задрала вверх то, что должно быть у нее мордой, и издала причудливый долгий звук, похожий одновременно и на вой ночного ветра, и на рев реактивного двигателя. Краешком уплывающего сознания генерал понял, что гадина внутри него воет, обращаясь во мрак, из коего явилась и куда уйдет уже вместе с ним, с генералом.

Владимир Марленович закричал еще раз и вой повторился. Он был не менее тосклив и безнадежен, чем его крик.

«Если я умираю, то скорей, пожалуйста, скорей, не могу терпеть», — то ли прошептал, то ли подумал генерал и услышал тяжелые шаги по лестнице.

Они с Натальей Марковной давно уже не спали вместе. Их общая спальня находилась внизу, генеральша спала там, а эта, верхняя, с полукруглым окном, считалась гостевой. Сначала генерал уходил сюда просто почитать, потом переселился совсем и даже дверь запирал на ночь, так ему было спокойнее.

Тихий стук и голос жены донеслись, до него издалека, он не разобрал, что она там, за дверью, говорила, но ему стало немного легче. Он не один, не наедине с таинственной беспощадной тварью внутри него. Сейчас войдет Наташа, он попросит лекарство, сжует сразу четыре таблетки, и гадина уснет на час, на десять минут, не важно. Лишь бы хоть немного отдохнуть от боли.

Но Наташа все не входила. Стук повторился, уже громче, и генерал услышал, как она кричит звонко и тревожно:

— Володя, открой!

Он вспомнил, что дверь заперта. Встать и открыть было так же невозможно, Как дойти до ванной и достать с полки банку с лекарством.

— Володя, ты слышишь меня? Ответь, пожалуйста!

Ее голос дрожал. Она плакала. Он не выносил ее слез. Именно поэтому он пока не сказал ей, чем болен на самом деле. Он знал, что она заплачет, тихо, горько, а потом, успокоившись, будет говорить и думать только об этом и жизнь его кончится значительно раньше, чем он умрет.

Каждый взгляд, каждый вздох она посвятит его страшной неизлечимой болезни. Она самоотверженно и честно взвалит на себя заботу о нем, немощном. И тогда у него не останется сил бороться. Болеют слабые. Сильный человек гонит из себя болезнь, сильный может выгнать даже рак. Нельзя жалеть себя и принимать чужую жалость. На жалости, как на жирном черноземе, болезнь растет до невероятных размеров, становится больше самого человека и сжирает его. Так говорил командир учебного десантного подразделения больше сорока лет назад. Курсант Володя Герасимов учился прыгать с парашютом и проходить многие километры по тайге, по болотам, по пустыне, побеждать холод, зной, жажду, голод, сон, страх, боль, жалость.