Камилла Лэкберг - Проповедник

— А ты уже поговорила со своим папашей? Что он говорит насчет того, что ты подумываешь уехать?

— А что он может сказать? Через год я сама смогу распоряжаться собой. Как только мне исполнится восемнадцать, он мне больше указывать не сможет, оттого и бесится, аж на стенку лезет. Мне иногда кажется, что ему до чертиков охота вписать нас в свой долбаный реестр: Якоб — дебет, Линда — кредит.

— А что такое «дебет»?

Линда посмеялась над его вопросом.

— Это такой термин экономический, но тебе он нужен, как зайцу курево. Я иногда думаю, как бы было, если бы…

Глаза Йохана застыли, и он невидяще смотрел куда-то поверх плеча Линды, задумчиво жуя соломинку.

— Как было бы, если бы что? Если бы папаша не заимел всех этих денег, тогда, наверное, мы бы жили в господском доме, а ты ютилась бы в избушке с дядькой Габриэлем и теткой Лаине.

— Ну ты скажешь. Та еще, конечно, картинка: мамаша ютится в избушке, бедная, как церковная крыса.

Линда закинула назад голову и от души рассмеялась, так что Йохану пришлось утихомиривать ее, иначе их могли услышать: от сарая до дома Якоба и Мариты всего пара десятков метров.

— Может, тогда папаша и сейчас был бы жив. Тогда хотя бы маманя не суетилась целыми днями со своими чертовыми фотоальбомами.

— Но он же не ради денег…

— Ты этого не можешь знать. Что ты вообще, в задницу, знаешь о том, почему он это сделал?

Голос Йохана поднялся на октаву выше и задрожал от ярости:

— Но это же все знают.

Разговор принял весьма неприятный оборот, и Линда отвела взгляд, потому что не хотела смотреть в глаза Йохану. Семейная вражда, все, что из этого вытекало, и все, что с этим связано, до сих пор, по молчаливому согласию между ними, было запретной темой.

— Все думают, что они все знают, но никто ни хрена не знает. А твой братец, который живет в нашем доме, — самое большое дерьмо из всех.

— Якоб не виноват в том, что все вышло, как вышло.

Ей показалось довольно странным, что она защищает брата, которого по большей части сама костерила на все корки. Но кровь не вода, тем более родная.

— Он получил усадьбу от дедушки, и, кроме того, он всегда первым защищал Йоханнеса.

Йохан понимал, что она права, и ярость его погасла так же быстро, как и вспыхнула. Так уж выходило, что иногда ему становилось чертовски больно, когда Линда говорила о своей семье, потому что это напоминало ему о том, что он сам потерял. Он никогда не решался сказать ей это, но часто думал, что, называя вещи своими именами, Линда показывала себя очень неблагодарной. У нее и ее семьи было все, а у семьи Йохана не было ни черта. Какая же, к едрене-фене, тут справедливость?

Одновременно он все ей прощал: так, как Линду, настолько горячо, Йохан никогда никого не любил. Даже когда он просто глядел на нее, лежащую рядом с ним, у него внутри все переворачивалось. Иногда он просто не верил, что все это происходит на самом деле, что такой ангел, как Линда, слетел с небес и коснулся его. Но он считал за лучшее не думать об этом, не тратить силы и энергию, пытаясь объяснить свою удачу. Вместо этого он сознательно закрывал глаза, старался не заглядывать в будущее и наслаждался настоящим. Йохан притянул ее поближе к себе и зажмурился, вдыхая запах ее волос. Он расстегнул верхнюю пуговицу на ее джинсах, но она остановила его:

— Я не могу, у меня месячные. Давай лучше я…

Она расстегнула его брюки и перевернула Йохана на спину. Зажмуренные от удовольствия глаза Йохана увидели рай.

Прошел всего лишь один день с тех пор, как они нашли мертвую женщину, но Патрик изнывал от нетерпения. Он думал, что где-то кто-то сидит и ломает голову, где она. Тревожится, думает, мысли кружатся вокруг одного и того же, становясь все более и более мрачными и отчаянными. И самое худшее во всем этом — что самые ужасные подозрения оказываются правдой. Наверное, сейчас Патрик больше всех на свете хотел узнать имя погибшей. Тогда бы он смог разыскать тех, кто ее любил, и сказать им правду. Нет ничего хуже, чем неизвестность, — неизвестность и неопределенность даже хуже самой смерти. Ведь и горевать можно начать только после того, как узнаешь, о чем надо горевать. Это будет совсем нелегко — стать тем, кто принесет горестную весть, это огромная ответственность и долг, которые Патрик уже мысленно взвалил себе на плечи. Но он знал, что это очень важная часть его работы. Облегчить боль и утешить, но в первую очередь выяснить, что случилось с той, кого они любили.

То, что вчера Мартин совершенно безрезультатно обзвонил полицейские участки, тут же сделало задачу идентификации убитой сложнее в десятки раз. Нигде в округе не заявляли о пропаже кого-нибудь похожего: это означало, что придется объявлять розыск по всей Швеции, а может быть, даже и за границей — задача, которая на секунду показалась совершенно невыполнимой. Но Патрик заставил себя выбросить эту мысль из головы. Сейчас он был единственным заступником убитой женщины и чувствовал себя ответственным перед ней.