Адам Холл - Меморандум Квиллера

Я принялся делать медленные и глубокие вдохи и выдохи, чтобы наполнить кислородом кровь, насытить мышцы. Я напрягал мышцы рук, ног, живота и вновь расслаблял их. Напрячься, расслабиться. Напрячься, расслабиться. Увеличить приток кислорода, усилить кровообращение, повысить мускульный тонус.

- Нам известно, что в настоящее время вы находитесь на службе в МИ-б.

Неверно. Пусть себе следит за мной, желая по глазам узнать, что из сказанного им соответствует действительности, а что нет. Мои глаза ничего не выражали. Напрячься... Расслабиться...

- Вы думаете, что мы не знаем, кто в течение последних шести месяцев предавал суду в Ганновере так называемых военных преступников. Мы знаем, чьих это рук дело. Вас видели в разных концах страны, и мы создали ваш устный портрет. Мы опознали вас, когда вы появились в Нейесштадтхалле. Нам донесли о том, что ваша охрана отозвана, и мы поняли, что вам поручили какое-то особое задание. Мы знаем о вас почти все.

Глубокий вдох. Окно ближе, чем дверь, но этот путь для бегства не подходит. Тяжелые шторы задернуты, но в щель между ними проникал свет уличного фонаря, отражающийся на голых ветвях платана. Это помогло мне определить, что комната расположена на третьем, может быть, на четвертом этаже. Мне не будет дано времени на поиски балконов или водосточных труб. Напрячься-Расслабиться...

- Но нам не хватает кое-какой информации относительно вашего Центра. Мы внимательно наблюдали за его действиями и хотим пополнить наши данные о МИ-б.

Грубая работа. Пытается вызвать меня на разговор, чтобы я сказал, что он ошибается, что я не связан с МИ-б. Равнодушный взор. Глубокий выдох...

Октобер приковал ко мне свои глаза-заклепки.

- Поэтому мы вынуждены заставить вас говорить. - Он был слишком умен, чтобы грозить мне, ибо знал, что я видел людей, которых допрашивали ему подобные. Он просто-напросто не оставлял мне иного выбора - только говорить. Начинайте, - произнес он.

Расслабиться... Напрячься... Не забывать, что свидание с этим человеком являлось моей целью. Правда, мяч прорвал сетку: я надеялся явиться сюда по своей воле, полностью владея собой, и с шансом убраться отсюда в нужный момент. Трюк с уколом был проделан довольно ловко, хотя заключался всего лишь в телефонном звонке капитану Штеттнеру и в появлении там под видом врача "Скорой помощи" человека из "Феникса". У "Феникса" были такие возможности: один из осужденных по Ганноверскому процессу занимал высокий пост в медицинских учреждениях Моенберга; в руководстве многих министерств было полно нацистов. Попытка доставить меня сюда в бесчувственном состоянии стоила того, чтобы затратить на нее время и усилия.

Нужно все время помнить, что моя задача заключалась в том, чтобы оказаться на виду, привлечь огонь на себя и, таким образом, обнаружить неприятеля. Я это проделал. Преимущество было на моей стороне. Нужно все время повторять эту мысль, она поможет мне бороться за жизнь, поможет не потерять рассудок.

Глубокий вдох. Напрячься... Расслабиться... Преимущество на моей стороне.

- Вы будете говорить? - спросил Октобер.

- Нет.

Обстановка переменилась. По движению его руки два охранника отошли от двери и остановились метрах в трех от моего кресла. Оба вооружены восьмиметровыми манслихами с плоской рукояткой. Октобер бросил взгляд куда-то поверх меня, и я понял, что сзади находится пятый человек. Он показался в моем поле зрения - тот самый доктор, которого я видел в кабинете капитана Штеттнера, в том же - без единого пятнышка - халате. Придвинув маленький, покрытый лаком деревянный японский столик, на котором были аккуратно расположены медикаменты и инструменты, он приступил к делу. "Наверное, то же самое подкожное впрыскивание", - подумал я.

Все прояснилось. Другой врач, с благородной сединой, был психоаналитиком. Значит, никаких грубых пыток мне не предстоит пережить. Только непосредственное клиническое вторжение в психику.

Я должен был незаметно переменить положение тела, чтобы приготовиться к тому, что я собирался сделать. Охранники приблизились, усложняя мою задачу, но зато оставив открытой дорогу к двери. Револьверы меня не страшили: я был почти уверен, что они не будут стрелять. Я нужен им живым. Выстрел в ногу, чтобы остановить меня, был не страшен, разве только пуля заденет главный нерв и парализует конечность. Человек может бежать и с простреленной ногой, если у него есть сила воли.

В мирное время я никогда не ношу с собой оружия. Это излишняя помеха, физическая и психологическая. Некоторые агенты нагружаются оружием, шифрами и ампулами с ядом. Я путешествую налегке. К тому же пистолет совершенно бесполезен при обороне на расстоянии. У вас не хватит времени выхватить его, если вы увидите, что противник целится в вас. В случае с Солли Ротштейном я не являлся мишенью, ждал выстрела и видел в окне винтовку, но из револьвера не мог обезвредить снайпера на таком расстоянии, разве только по счастливой случайности. Психологически вы имеете преимущество, будучи невооруженным, при том условии, что противник знает об этом. (Эти люди знали, что у меня нет оружия. Они, конечно, обыскали меня, когда везли сюда.) Зная, что у вас нет пистолета, они не боятся вас, а боязнь обычно вызывает настороженность; будучи невооруженным, вы тем самым разоружаете противника. Любое требование под угрозой пистолета всегда сопряжено с риском провала, так как убитый не может быть им полезен.