Когда до судна осталось с кабельтов*, "Альбатрос" лег на параллельный курс. Это было тем легче, что упрямый незнакомец шел почти по линейке. Подрабатывая рулями, сблизились до тридцати-сорока метров.
Небольшой, чуть длиннее "Альбатроса", сухогруз с непонятной надписью на борту - "Ирша", с вяло трепещущим на мачте российским флагом безмолвным серым айсбергом шел параллельным курсом. Дали семафор - тишина. Выстрелили из "калашникова" в воздух - такое же безмолвие в ответ.
- Ну и как ты их, Анфимов, будешь на шлюпке догонять? - обернулся занявший полкрыла ходового мостика Бурыга к сбившейся на другом краю этого же мостика синей толпе офицеров. - Может, бросить на фик этот "летучий голландец"?
- А вдруг там люди? - кивнул на сухогруз Майгатов. - Кто-то же дал "SOS".
- А теперь зашхерился** от нас, да? Ты мне мозги не засирай.
- Кораллы, - зачем-то встрял штурман.
- Ну что, Анфимов, какие мысли? Валим отсюда на фик или, на твой выпуклый военно-морской глаз, из этого дерьма можно выбраться?
- Кораллы, - заученно повторил штурман.
- Чего ты бормочешь?
- Кораллы... То есть скоро коралловые рифы. Мы и так уже в опасной зоне.
- И без тебя знаю.
- Разрешите, - шагнул из толпы Майгатов и сразу стал как-то выше ростом, мощнее. - Если поставить кранцы*** по правому борту и подойти вплотную, то можно перепрыгнуть на судно. Примерно со шкафута.
- А если мазанешь - и между бортов? Я тебя, что ли, отскребать буду и мамочке в цинковой посылке отправлять?
- Такие случаи уже были. Плохо заканчивались. -------- *Кабельтов морская единица длины, равная 185,2 м ( 0,1 морской мили). **Зашхерился ( морск. жарг.) - спрятался ( от слова "шхера" - укромная бухта). ***Кранец приспособление, вывешиваемое вдоль борта корабля (судна) и предназначенное для смягчения ударов его о причал или борт другого корабля ( судна).
Все обернулись на тихий, болезненный голос. В дверях ходовой рубки тенью стоял Молчи-Молчи и смотрел на Майгатова с холодным безразличием.
- Беру ответственность на себя, - вдруг огрубил голос чуть ли не до бурыгинских интонаций Анфимов, ощутив в глубине души, что это не он решился на подобную фразу, а раздражение на Молчи-Молчи заставило его сделать это и сразу же вслед за фразой толкнуло назад, в ходовую рубку.
- Ну давай, - непривычно тихо пробурчал Бурыга. - Но если что, ты командир...
Майгатов в своей каюте сменил тропическую куртку и шорты на синюю рубаху с длинными рукавами и синие брюки. Не для красоты и не для того, чтоб не обгорела кожа на солнце, а, скорее, оттого, что за месяц похода в этом жарко-влажном пекле вокруг Аравии моряки поняли, что чем больше закрыто тело, тем меньше солнце выпаривает пот и тем легче переносить пытку жарой. По-пиратски повязал голову белым платком. Без всякого удовольствия посмотрел на прижавшийся к рваному клочку тени термометр - плюс сорок два. А, может, и сорок три. Смотря с высоты какого роста посмотреть. С майгатовских ста восьмидесяти двух сантиметров больше виделось сорок два. Что было, конечно же, лучше, чем сорок три. Но хуже привычных двадцати пяти-тридцати в его родном Новочеркасске в это время года.
Оглянулся на зеркало. Белизна платка еще сильнее подчеркивала смуглость кожи. В больших карих глазах, словно под кальку скопированных с отца, стыла бесконечность задонских степей, голос далекой, растворенной в веках то ли буртасской, то ли хазарской, то ли праболгарской, то ли еще какой тюркской крови. А выбившийся из-под платка каштановый чуб напоминал о матери, тихой липецкой крестьянке, волей военной судьбы оказавшейся на юге России, где и встретила она чернобрового красавца-дончака. Что еще от матери? Ах да - губы. Красивые, четко очерченные, с пухлинкой губы. Сколько раз после боев на ринге запекались, набухали чуть ли не с крупную абрикосину, а все равно восстанавливались, наливались юношеской спелостью. Мама-мама, далеко ты, ох, далеко! И нет уже отца, погибшего в автокатастрофе на своем старом, видавшем виды орсовском "газоне". И не у кого спросить, что это так жжет, гнетет душу, куда зовет сердце. Плохо, все кругом плохо. Флот гниет, как запущеная рана. Да и страна гниет. Стра-на! Нет уже той страны, которой присягал. Осколки одни. Словно врезал по стеклу стальной кулачище, и разлетелось оно вдребезги. И уж можно успокоиться этой ручище, отдохнуть, ан нет - раздирает еще не до конца отколотые осколки, скоблит ногтем по остаткам старого стекла. Уже и училище в Стрелецкой, где пять лет жизни оставлены, вроде и не училище, а институт, к тому же украинский.
Читать дальше