Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

Едва начало светать, я оделся во все самое плохое, что у меня было. Взял с собой только деньги и пистолет. Снаружи никто меня не поджидал, а на земле не было даже следов крови. Я пустился бежать, стараясь держаться как можно ближе к стенам домов. Дурак я был, что ждал этой минуты. Нужно было сматываться отсюда сразу же, как я узнал о смерти Доктора! Исчезновение Орландо означало, что к смерти приговорена вся Семья. И в самом деле, одного за другим всех отправили на тот свет: Рамондетту, Тромбаторе, Говернале, Рейну и остальных. Доктор еще не успел остыть, а уже никого не осталось, чтобы его оплакивать.

Но все это я узнал потом. В тот момент я думал только о том, как мне убежать из селения и скорее скрыться в полях и лесах, подальше от всех дорог.

С тех пор прошло три десятка лет, и я в эти проклятые места никогда больше не возвращался.

И начался один из самых тяжелых периодов моей жизни. Возвращаться в родное селение я не мог. Если меня искали, то первым делом должны были искать именно там. Прятаться там означало подвергать верной опасности отца и мать, а я не хотел, чтобы они даже знали, почему я скрываюсь.

В Муссомели я не мог вернуться. Прежде всего потому, что мое появление могло бы скомпрометировать дона Пеппе. А кроме того, тот период уже ушел в далекое прошлое: неужели мне вновь было браться пасти телят и чистить хлевы? Я ведь уже понял, что могу заниматься совсем другим, стал мужчиной и хотел им оставаться. Сегодня, по прошествии тридцати лет, я добавлю еще одну вещь, которой тогда не понимал: дон Пеппе не взял бы меня обратно в поместье, а возможно, даже и не помог бы спрятаться. Человека прячут, когда хотят ему помочь укрыться от правосудия, а не от «друзей». Корлеонцы не слишком-то много значили в таком далеком месте, как Муссомели. Но все же значили куда больше, чем я.

Подумал я и о том, чтобы нанести визит Ди Кристине, поскольку это он направил меня к Доктору. Но ведь я никогда не был его человеком. Какое отношение имел я к Рьези? Он мог даже, если бы захотел, притвориться, что вообще меня не знает. Мог он сделать и нечто похуже: из дружбы с Доктором он послал меня в Корлеоне, из дружбы с Лиджо мог поступить совсем иначе. Разве я знал, насколько тесно они связаны между собой?

Конечно, Франческо Ди Кристина был человек чести на старинный лад, каких нынче на Сицилии уже не сыщешь. Он не одобрял кровопролития и всегда умел заставить себя уважать, не прибегая к силе, — так, как бывало в прошлые времена. Но ведь я мало его знал и тогда не мог этого понимать.

Я начал бродить по полям и лесам. Погода стояла хорошая, и ночевать я мог где придется. Время от времени я приближался вечером к какой-нибудь деревне или городку и как можно незаметнее заходил на его улицы. В первой же попавшейся мне лавке покупал все, что мог, и сразу же исчезал. Это было опасно: всякий раз на меня все глазели, сразу же видя, что я нездешний. А кроме того, ведь жизнь тогда была не такая, как теперь. В маленьких селениях вообще не было лавок, а где и были, не торговали хлебом, так как хлеб крестьяне пекли дома или же покупали прямо в пекарнях, которые вечером, когда появлялся я, были уже закрыты.

Другой опасностью на деревенских проселках, особенно во время уборки урожая, были патрули карабинеров, а также повсюду была уйма полевых сторожей. Но постепенно я смекнул, что мне делать. Когда было возможно, я ночевал на кладбищах — это самое спокойное место на земле. Сначала было, понятное дело, чуть страшновато. Но я уже достаточно долго прожил на свете, чтобы знать: живые куда опаснее мертвецов.

Однажды вечером, поскольку начал накрапывать дождик, я укрылся в какой-то семейной часовенке. Наутро, когда я еще спал, пришли четверо каменщиков и принялись работать прямо перед этим склепом. Стоял один из тех сентябрьских дней, которые кажутся июльскими, и там, внутри, можно было задохнуться от жары и вони. Тут, пожалуй, было еще похуже, чем когда я спрятался на стройке под железной бочкой. В полдень, вместо того чтобы идти домой, каменщики уселись под кипарисом обедать.

Я глядел на них сквозь щелку двери. У них был свежеиспеченный хлеб, чайная колбаса, сыр, фрукты. И вино: по бутылке на брата. Из-за голода и отчаяния мне пришла в голову мысль: выбелить лицо известкой, раздеться догола и выскочить, как восставший из гроба, вытянув вперед руки. Они, наверно, убегут со всех ног. А я смогу поесть и выпить за их здоровье, а потом смыться. Но это было бы с моей стороны глупостью, и дело кончилось тем, что я просидел, затаившись в темноте до шести часов вечера. Я не мог справиться с мучившей меня жаждой и бросился пить застоявшуюся воду из какой-то канавы с лягушками и головастиками.