Антон Леонтьев - Восьмой смертный грех

Химик рассмеялся, и от его пронзительного смеха по телу Лены побежали ледяные мурашки.

– Я сам знаю, что с ней делать, – сказал Тимчук. – И если на меня нападут или выстрелят, то вам всем конец! Взрыв разнесет вас в клочья, а тех, кто не умрет сразу, придавят плиты рухнувшего потолка. Это понятно?

Реальная опасность была понятна всем. Федор Викентьевич, чувствуя, что теперь его готовы слушать, расправил плечи и выставил вперед заросший седой щетиной подбородок.

– Ну что, господин генеральный директор, – сказал он почему-то на английском. – Ты меня уволил. Конечно, у вас в концерне не могут трудиться воры и предатели. Да, признаю, я работал на ваших конкурентов, но те предложили мне за одну-единственную формулу целых пятьдесят тысяч долларов. Так почему я должен был отказаться?

Лене стало дурно. Эдуард, видя это, обхватил ее рукой за талию. Лена прислонилась к нему. Регина, заметив это, открыла рот, чтобы произнести что-то едкое, но раздумала и перевела взгляд на Тимчука.

Тот вздернул вверх руку с гранатой. Химик выглядел триумфатором.

– Вот это – расплата за все, что вы сделали со мной! Вы разрушили мою карьеру, растоптали меня, сделали из меня преступника, – вещал он на скверном, но вполне понятном английском. – Господин Хаммерштейн, какая честь, – обратился он к Эдуарду. – Я ждал вашего приезда. Вас и вашей матушки.

Федор Викентьевич подошел к Грегуаре, остановился около нее. Та смерила его ледяным и полным презрения взглядом. Террорист спросил:

– На сколько застрахована ваша жизнь, мадам? А на сколько – чудесное колье, которое украшает вашу шею? Уверю вас, после того, как все закончится, колье вам уже не понадобится!

– Чего вы хотите? – прервал тираду сумасшедшего Эдуард. Его голос звучал тихо, однако в нем не чувствовалось ни нотки паники. – Денег? Вы получите сколь угодно много, если выпустите всех присутствующих из зала. Хотите прекращения судебного преследования? Я немедленно отдам приказ снять все обвинения против вас.

– Теперь уже слишком поздно! – закричал Тимчук. – И не делай вид, Эдуард, что ты не боишься! Я же вижу, что ты трясешься, чертов папенькин сынок! Прежде чем я взорву всех вас и себя вместе с вами, я расскажу о том, что творится на самом деле в секретных лабораториях «Хаммерштейна». Тебе, Эдуард, не все известно, это твой папаша занимается под прикрытием производства косметики страшными делами. Или ты тоже в курсе, сын старого дьявола?

– Федор Викентьевич, – рявкнул генеральный директор. – Ты свихнулся, окончательно и бесповоротно! Лучше сдайся, пока не наделал глупостей, которые нельзя исправить. О каких секретных лабораториях ты говоришь, у нас побывали сотни инспекций, у нас весь производственный процесс прозрачный, что ты мелешь, мы работаем по нормам, принятым в Европейском союзе!

Тимчук запрокинул голову, затряс рукой и взвыл:

– Заговариваешь зубы, идиот! Ты же обо всем знаешь, ты по-другому пел, когда я трудился в этих самых секретных лабораториях. Я работал на монстров, поэтому нет вам пощады, сейчас всех вас одним взрывом накроет, я…

Распалившись, Тимчук слишком энергично дернул рукой, в которой была зажата граната, на какой-то момент потерял самоконтроль, и снаряд вылетел у него из ладони. Лена, как зачарованная, следила за тем, как он описывает дугу в воздухе, падает на мраморный пол около губернатора, катится, ударяется о ногу одной из дам, та в ужасе пятится…

Внимание всех было приковано к гранате. Сколько секунд осталось до взрыва: три, две, одна или уже ни одной? Неужели смерть придет так быстро и нелепо!

Но взрыва, которого все так опасались, не последовало. Прошли томительные секунды, Лена широко раскрытыми глазами смотрела на гранату, лежавшую на полу. Но она не взорвалась.

К гранате метнулся один из телохранителей, схватил ее и метнул сквозь тонированное стекло куда-то вниз. Тимчук захохотал, оседая на пол. Его хохот перешел в кашель и хрипы.

– Как же я вас напугал, вы все тряслись за свои шкуры, вы, стадо баранов и павианов! Это болванка, которая не взрывается! Стал бы я ради вас своей жизнью рисковать, вы, монстры…

Но договорить Федор Викентьевич не успел. На него навалились охранники, химик замолк, затем заплакал от боли, когда ему завернули руки за спину.

– Господин и госпожа Хаммерштейн, – ринулся к Эдуарду и Грегуаре генеральный директор. – Приношу свои извинения за этот ужасный инцидент. Тимчук, наш бывший сотрудник, просто умалишенный, этим и объясняется его чудовищный поступок…