Дарья Истомина - Леди-босс (Леди-бомж - 2)

Он вел себя так, будто находится в собственном доме, и в этом было что-то от прежнего Щеколдина, который всегда считал, что если не весь мир, то как минимум наш город - это его епархия, где никто не смел ему возразить и где он творил все, что ему вздумается.

- Трескать будешь, Басаргина? - спросил он. - Учти, рыбка азовская, такие в нашем водохранилище вымерли... Чуешь, как пахнет?

Я была так ошеломлена, что с трудом понимала, что происходит. Я пережила две недели одиночества, Гришка снова со мной... Но что все это должно означать? Что за этим кроется? И что дальше? Какой-то их расчет, их выгода, их условия.

- Откуда вы взялись, Зюнька? - как можно спокойней спросила я.

- Круиз по Волге. Скатились вниз, потом по каналу до Ростова... Мутер хотела, чтобы я парня родичам показал. В Таганроге и Мариуполе Щеколдиных не считано! Дядьки-тетки, даже одна прабабка есть, Федора Юхимовна... Трухлявенькая такая! Девяносто три года. Я ее и сам не видел никогда. В общем-то классно прокатились. Теплынь, на Волге пусто, как вымерло все. Корыто это, яхта, ходкое, только качало все время, укачивало мужичка. Он совсем раскис, ничего не ел. Ну а потом затемпературил... Ну куда мне с ним? Так что я его за шкирку и в Ростовский аэропорт...

Он все бубнил, как-то нехотя, через губу, явно недоговаривая, и вдруг сказал угрюмо:

- Может, нальешь капелюшечку? Со свиданьицем? Все-таки сколько не виделись?

Я молча ткнула пальцем в шкафчики.

Он оглядел коллекцию в "винном" отделении, буркнул: "Ни хрена себе батарея..." - выудил бутылку натурального "Порто", посмотрел на просвет, вышиб пробку.

Отхлебнул из горлышка.

- Ты ж не на скотном дворе, Зиновий. В приличном доме у приличной дамы. Привыкли вы там у себя из корыт лакать! Извольте вести себя пристойно...

Я отобрала бутылку, выставила на столик посуду, фужеры, усиленно изображала гостеприимную хозяйку, а в висках все билось горячо и смятенно что дальше-то?

- А ты все такая же, Басаргина, - ухмыльнулся он. - Все тебе не так. Все по-своему гнешь.

Наверное, мне надо было бы поосторожничать, изобразить полную приязнь к нему, может, даже кокетнуть слегка, тем более что я всей кожей ощущала, как он посматривает на меня, хотя и как бы мельком, вскользь, не прилипая зрачками, но с тем удивлением, кое безошибочно свидетельствовало о том, что он сравнивает меня теперешнюю с той тощей дылдообразной особой, которую они с мамочкой отправили на отсидку. И если честно, мне было приятно это его обалдение.

Но это был хотя и изменившийся, но тот же Зюнька, который никогда ничего не делал без выгоды для себя и своей мамочки. Но в мой дом его привел Гришунька. Если бы не он, Арина вряд ли впустила бы Щеколдина сюда. И выходило так, что Гришкой они воспользовались, как отмычкой, как поводом, чтобы подойти ко мне впритык, и ничего, кроме какой-то неведомой мне пока, но явно продуманной и новой подлянки, за этим актом мне ждать не следует. И та волна почти безумного счастья, которая накрыла меня, когда я ткнулась лицом в макушку моего солдатика, вдохнула его запах, когда он прижался ко мне всем своим тельцем, уже опадала, и все более нарастало мое недоверие, мои страхи, тревожное предчувствие, что вот-вот начнется еще неизвестный, но, как всегда у меня бывало со Щеколдиными и Кеном (а я не сомневалась, что он ко всему этому причастен), торг.

На этот раз они все просчитали безошибочно, они знали, что ничего дороже Гришки у меня нет. Но что они мне готовят еще? Я отодвинула от себя тарелку и сказала:

- Вот что, Зиновий Семеныч... Лопать твоего судака мы будем потом. Давай телись. Что все это значит? Что вы там с мамочкой еще надумали? Ты же по своей воле и пукнуть не можешь! Или это все игрушечки Тимура Хакимовича? Это же он тебя с Гришкой на своем корыте по Волге прогуливал.

Зюнька бледнел медленно, загорелое лицо его становилось серым, он долго жевал сигаретку, потом выплюнул и вздохнул:

- Вот черт! Я же знал, что все так и будет... Дура ты все-таки, Басаргина! И между прочим, полная... Может, для тебя я все еще полено дубовое... Только не полено я! И если хочешь знать, я сам себя все эти дни, как вон того судака, на сковородке поджаривал! Пока не дошло - поздно все... Опоздал я...

- Куда опоздал?

- Да всюду! Его ж для меня никогда как бы и не было. Тем более мутер все зудела: "Не твое!" Через Ирку, мол; полгорода прошло! Губошлеп ты, мол, которого на крюк цепляют... Так что я и думать про него забывал. Ну шевелится там что-то вроде головастика... Что-то такое, еще безмозглое, которое ничего не знает и не понимает! Да еще и Ирка издеваться стала, когда дошло до нее - захомутать меня у нее не выйдет: "Может, твой, а может, и не твой..." А тут недавно заявилась расфуфыренная, где-то бабок, видно, нагребла, с мутер пошушукались, а у нас как раз этот самый Кен вокруг мамочки вертелся. В общем, я не знаю, что там за толковище у них шло... В общем, приволакивает она его, перепуганного до икоты, и заявляет: "Твой!" А он уже не головастик, в пеленках, он же уже человек, понимаешь! И ее в упор не видит, "тетей" зовет... А она ему ухо выкручивает: "Мама я, а вот это - папочка!" А он ее боится, меня боится, всех боится... Мы его игрушками заваливаем, а он по ночам под кроваткой прячется и плачет. Мутер говорит: "Привыкнет!" Но я-то не слепой, без очков вижу - до лампочки ей пацан... Опять она какую-то свою игру играет, только на этот раз перед этим косоглазым хвостом виляет.