Марио Пьюзо - Сицилиец

Инспектор Веларди заявил, что труп, лежавший в карете «скорой помощи», которая стояла у казармы Беллампо, никак не походил на Гильяно. Пуля, убившая этого человека, изуродовала его лицо, но не настолько, чтобы сбить с толку инспектора Веларди. Для опознания привели еще несколько человек, которые подтвердили, что это — не Гильяно. Значит, ловушка: Гильяно явно рассчитывал, что полковник помчится к месту происшествия, не позаботившись об охране, и попадет в засаду. Полковник Лука приказал принять необходимые меры предосторожности, но ему не терпелось поскорее попасть в свой штаб в Палермо, чтобы лично сообщить в Рим обо всем, что произошло, и предупредить ложные донесения о смерти Гильяно. Убедившись, что все его карабинеры на месте и, если на обратном пути встретится засада, она не застигнет их врасплох, он вскочил в один из быстроходных разведывательных джипов, ехавших во главе колонны. Инспектор Веларди сел рядом с ним.

Желание полковника побыстрее попасть в Палермо спасло им обоим жизнь. Когда летучая колонна, с предназначавшимся для Луки автомобилем посередине, приближалась к Палермо, раздался оглушительный взрыв. Машина командира подпрыгнула на десять футов вверх и грохнулась на землю, объятая пламенем, — горящие остатки ее разлетелись по ближайшим холмам. Из тридцати солдат на транспортном грузовике, следовавшем сразу за машиной, восемь человек погибли и пятнадцать были ранены. Двух офицеров в автомобиле Луки разорвало на куски.

Сообщая министру Трецце эту прискорбную весть, полковник Лука попросил его немедленно переправить на Сицилию еще три тысячи солдат, оставленных на материке.

Дон Кроче знал: налеты не прекратятся, пока родители Гильяно сидят в тюрьме, поэтому он добился того, чтобы их выпустили.

Но вот помешать прибытию на остров дополнительных сил он не мог, а теперь в Монтелепре и прилегавших к нему районах было уже две тысячи солдат. Еще три тысячи обшаривали горы. Семьсот жителей Монтелепре и провинции Палермо были арестованы полковником Лукой, которому правительство христианских демократов дало особые полномочия, и сидели в тюрьме в ожидании допроса. На острове был введен комендантский час: он начинался в сумерки и кончался только с рассветом; жители сидели по домам, а приезжих, не имевших специальных пропусков, отправляли в тюрьму. Во всей провинции господствовал террор.

Дон Кроче не без тревоги наблюдал за тем, как Гильяно загоняли в угол.

До прихода армии Луки, когда Гильяно мог в любое время являться в Монтелепре, он часто встречал Юстину Ферра. Иногда она приходила в дом Гильяно с поручением, иногда — чтобы получить от него деньги для родителей. Гильяно все не замечал, что она превратилась в красивую молодую женщину, пока однажды не увидел ее вместе с родителями на улице в Палермо. Они приехали приодеться к празднику — купить то, чего не было в магазинах маленького городка Монтелепре. А Гильяно и его люди приехали в Палермо за продуктами.

Гильяно не видел девушку около полугода — она выросла и постройнела. Она была высокой для сицилийки, в новых туфлях на каблуках, делавших ее ноги, неуверенно ступавшие по мостовой, еще длиннее. Ей только что исполнилось шестнадцать лет, но физически это была уже взрослая женщина — лицо и тело ее рано расцвели на теплой земле Сицилии. Три гребня, украшенных камнями, скрепляли корону из ее иссиня-черных волос, открывая шею, золотистую и длинную, как у женщин на египетских вазах. Ее огромные глаза смотрели вопрошающе, и только рот, несмотря на всю его чувственность, выдавал ее юный возраст. На ней было белое платье, украшенное спереди красной лентой.

Она была до того прелестна, что Гильяно долго не мог оторвать от нее глаз. Он сидел в открытом кафе в окружении своих людей, расположившихся за соседними столиками, когда она в сопровождении родителей прошла мимо. Они его заметили. Ни один мускул не дрогнул на лице отца Юстины: он сделал вид, что не узнал Гильяно. Мать тоже торопливо отвела взгляд. И только Юстина смотрела на него во все глаза. Она не поздоровалась, достаточно хорошо зная сицилийские обычаи, но взгляды их встретились, и он увидел, как дрогнули ее губы в улыбке. На залитой солнцем улице она излучала мерцающее сияние так рано расцветающей чувственной сицилийской красоты. С тех пор как Гильяно ушел в горы, он не доверял любви. Он был убежден, что в любви один подчиняет себе другого и в этом неизбежно таится семя предательства, но сейчас он вдруг почувствовал неодолимое желание упасть на колени перед другим существом и добровольно принять обет рабской верности. Ему и в голову не пришло, что это любовь.