Владимиp Югов - Человек в круге

Эта комиссия генерала потом вдруг занималась немаловажным, скорее, даже сверхважным: раскрытием диверсии в академии. И генерал Леночке признался, когда пошел провожать ее, что дело архискверное! В то время вся группа Павла Афанасьевича Шугова вынуждена была коротать время в наспех оборудованных помещениях летнего лагеря. Группа была специально вывезена туда на время проверки.

Генерал все рассказал Леночке про себя. Недавно поместил в больницу жену, теперь временно холостякует... И не соизволит ли Леночка принять приглашение посетить его обитель? Ведь он, между прочим, держит на контроле это архискверное дело!

Леночка сказала: а почему бы и нет? Хочется посмотреть, как временно живут одинокие мужчины.

- Нет, нет! Я не одинок! - возразил генерал слишком горячо. - С тех пор, Леночка... Я скажу о банальных вещах. И скажу банально... Но с тех самых пор, как я... упал в обморок, я стал не одинок!

Она засмеялась:

- Неужели я виновата в этом?

- Леночка, конечно, вы. Смешно, правда? Но я рядом с вами молодею. Собственно, я начинаю понимать, почему тогда, в седую старину, пожилые люди так украшали себя молодыми женами. Я когда теперь думаю об этом, мне невмоготу.

Генерал открыл дверь замысловатым, неестественно длинным ключом. Она посмотрела на него с иронией, однако он заметил, что теперь это самый модный, самый надежный замок. Он говорил это полушутливо-полусерьезно. И она поверила ему уже в пятикомнатной квартире-музее, где все было настолько тщательно и с любовью подобрано, что, если бы и нашлись глубоко разбирающиеся, со вкусом люди, они бы не смогли ни к чему придраться. Здесь была старинная, но не пахнущая тленом мебель, а вызывающая приглашать осмотреть ее, пальчиком одним дотронуться вначале, затем бережно и с любовью погладить, восхититься, вобрать в себя здешнюю, божественно сотворенную кровать, низкую, итальянского образца, сделанную лучшей фирмой, которая пользуется всемирной славой; этажерку, куда можно, отстегнув от ушей, удобно уместить в нише серьги; необыкновенную люстру, ровно освещающую сказочно подобранный, квадрат к квадрату, пол... Чего тут только еще не было!

Ее терзала одна мысль: когда он, этот пожилой красавец-генерал, начнет приступ? И это волновало, воображение ее было вспыхивающим. Кроме этого, она давно не жила с Павлом Афанасьевичем. Не жила с тех самых пор, когда, после того самого вечера, он осудил ее за то, что она искусственно взбодрила и себя, и окружающих, надев такое тонкое, пусть и красивое, платье, через которое все можно рассмотреть. Его ревность не имела границ, и в этот раз она решила его проучить. Но все это давалось им с трудом, и две недели они спали порознь, а потом вдруг эта отправка группы в летние казармы...

- Коньяк? Водочка? Вино?

Он упрашивал учтиво. Он уже переоделся. И как ни странно, без формы он выглядел намного моложе, интереснее и значительнее. У него была гордая седеющая голова, широкий лоб, прямой и красивый нос, полные и жадные к любви губы. Он чуточку уже пах духами, и нежный этот запах постепенно молодую женщину тревожил, тревожил все больше и больше.

- Кто будет хозяйничать? - спросила она.

- Как пожелаете. Я бы на вашем месте сходил в ванну, можно освежиться. А я пока приглашу нашу домохозяйку Марью Ивановну. Она здесь, рядом. Минута хода.

- Идет, - кивнула она головой.

"Я не хочу, - сказала она себе, уходя в ванную. - Я здесь не первая и не последняя". Но тут же, второй, какой-то чужой и очень взвешенный голос перебил: это архискверное дело, Боже! Ведь в самом деле - скверно, если впутать в историю мужа... А потом... Генерал не падал в обморок от других! Он упал рядом с тобой!

Она или шутила, или просто издевалась над ситуацией, в которой оказалась.

Когда она вернулась из ванной, все сияло на столе, и было это уважительное серьезное угощение. Даже в доме ее отца, жившего всегда нескудно, такого сдержанного обилия и величия стола не было. От икры, балыка, арбуза свежего и крупного инжира, ананасов... Скорее, можно было бы что-то пропустить, не назвать, чем вспоминать, чего тут не хватает.

Сдержанность ему изменила потом, когда выпил много коньяка, ничуть не опьянев. Он ей сказал потом на ее комплимент, что он так в таком виде хорошо держится: в том и счастье - уметь пить в этом не избавленном от подозрений мире. Уметь и владеть собой потом!

Она взяла инициативу в свои руки, и ему это понравилось, и он был неистощим, это был великий любовник.

- Так в чем же еще счастье? - шептала она, и он то ученически ей подчинялся, радуясь этому, то повторял, наверное, уже испробованное, но всякий раз по-новому восхитительное.