Владимиp Югов - Человек в круге

Я представил всех солдат заставы, разбросанных по одной шестой части земли. Они зачислены в черные списки, и отныне, при таком единении всех, им нигде нет права открыть рот и сказать хотя бы приблизительно слово правды в свое оправдание.

Я медленно брел в толпе. Московский март был холоден, у нас там, в моем городке в песчаной бездне, кричала весна, солнце ходило высоко, здесь же было мрачно, как в подземельи. "Успокойтесь! - хотелось крикнуть мне им всем. - Все ваши слезы не стоят горя вдовы старшего лейтенанта Павликова".

Толпа завела меня в какое-то злачное место: то ли столовую, то ли ресторан. Тут люди вели себя спокойнее: ели, пили, произносили тосты. Кое-кто из них был уже в подпитьи. Шумно выражали беспокойство по поводу того, что вскоре пойдет без Сталина неразбериха, все подорожает, особенно водка, тогда не выпьешь. Этих _к_т_о_-_т_о_ было трое или четверо, не такие были они и пьяные, но шумели, явно вызывая посетителей этого заведения на разговор.

Среди них был, к моему полному изумлению, Железновский. Он одел гражданское платье и, как бы там я ни хотел принизить его, он и в гражданском выглядел импозантно и броско. У него, оказывается, выделялись на лице мясистые породистые губы, точно подкрашенные; взгляд, о котором я никогда не хотел вспоминать, пронизывающе ощупал меня и отпустил от себя, видно не вцепившись достаточно, чтобы понять, что это - я, собственной персоной, что я - тот самый, с которым он ночевал однажды в палатке, когда рядом строился срочно аэродром для посадки его нынешнего начальника Л.П.Берия.

Железновский вспомнил это, взгляд его, теперь удивленный, пополз по мне, по стойке, где я ел московскую отбивную, с зажаренной насмерть картошкой и сморщенным соленым огурчиком, который добрые люди стыдятся даже показывать гостям. Он толкнул локтем стоявшего с ним рядом такого же высокого, как сам, "мальчика" и что-то шепнул ему. Тот кивнул головой, и Железновский неспешно, обходя посетителей этого обжорного ряда, двинулся ко мне. Я внимательно наблюдал за ним, доедая отбивную.

- Привет, - протянул мне руку Железновский. - Как ты сюда попал?

- Не боись, - ответил я спокойно, вытирая салфеткой рот, - не по твою душу. Дела, Игорь. Личные.

- Врешь, поди. Как всегда.

- Нет, в этот раз не вру. Ты имеешь в виду "врешь" - в газетах?

- Вроде ты только в газетах врешь. Ты врешь и в писульках, которые все идут. Ты уже не можешь угомониться?

- А что мне угомоняться? Ты же знаешь, Игорь, сколько бывших пограничников хлебают ни за что тюремную баланду. Справедливо ли это?

- Я считаю, что справедливо. Ты считаешь, что нет. И что из этого?

- Ты считаешь, что и железнодорожники по делу Зудько тоже справедливо осуждены?

- Опять двадцать пять! Что, - сказал и он, - я виноват?

- Не знаю кто, но мне-то от этого не легче.

- Ты получаешь зарплату, вырос до старшего лейтенанта. Что тебе еще надо? Хочешь туда, за теми своими сержантами?

- Ты такой всесильный, что так пугаешь? У тебя новое звание?

- Учти, у разведчика самое высокое и стабильное звание - капитан. А я - полковник.

- Но ты же в разведке не работаешь...

- Хочешь сказать: я работаю в охранке?

- Это ты сам говоришь. А я этого не говорил и не скажу. У каждого своя работа, и я всякую работу уважаю. Я помню, как при своей работе ты был человеком, когда нас Шмаринов в последнюю минуту от горя нашего остановил...

- Ох какой! На все у него правильный ответ... Между прочим не все о работе всякой так думают. Я был у Мещерских недавно. Они не считают, что ты всегда правильно поступаешь как работник печати.

Я пожал плечами:

- Чем я провинился перед ними? Лишь тем, что после того, как поехал от тебя, - чего ты тогда вызверился, что я тебе на хвост наступил, что ли? - позвонил и опять мне даже не показали Елену? Они сами за нее все мне растолковали. И я, конечно, не со всем соглашался.

- Они тебе рассказали одно, а ты написал, упомянув их фамилии, о другом.

- Ты считаешь, что когда люди хлебают чужую похлебку, хлебают незаконно, есть какие-то правила тона? Шугов преследовался любовниками Елены, сбежал. Мещерские живут, живут прекрасно. А в то время... Я говорю об этом в сотый раз... В то время пограничники идут по этапам. А кое-кто из них, кто не подписал, не согласился... У того на могиле не горит даже звездочка. Ты считаешь это справедливым?

Железновский стал барабанить по столу пальцами, они были у него ухоженные и симпатичные.

- Черт с тобой, живи!

Повернулся и попер к своим.

Я вышел из харчевни, набрал номер телефона, который помнил и днем, и ночью. Трубку опять взяла мать Елены Мещерской. Я поздоровался и представился. Она заплаканным голосом переспросила: