Владимиp Югов - Одиночество волка

- Заткнись! - советует Витька. - Промой рыло, иди и таскай!

- Да, братцы! Чем же ее промоешь-то?

Волов берется за вёдра.

В это время Вася-разведчик и Миша Покой, успевшие уже наспех помыться, побывавшие у Кусева, идут с баяном к бане. Миша Покой впереди, важно и мудро поглядывает на этот мир, забросив, может, преждевременно руки назад. Вася-разведчик подыгрывает себе на баяне и кричит:

- Белладона, белладона!

- За калиткою смолкшего сада прозвенит и замрет бубенец, - кивнул на них Маслов, массируя свое красивое тело в плавках.

- Братцы! - объявляет Вася-разведчик, - Галинка выходит замуж за приезжего хахаля. На свадьбе будет пиво живое!

Всеобщий восторг. Пиво не помнят здесь сто лет, поди. Только из отпуска привезешь - твое.

- Пиво будет, пиво! - орут.

Кубанцев голый выскакивает на снег и начинает выделывать кренделя. Лицо у него, как всегда, нагловато-вызывающее. Валерка Мехов помогает ему организовывать танцы.

- Давай, Вася, задушевно говори-рассказывай!

Волов с полными ведрами стоит. Залюбовался. Потом пошел в баню.

Сережка давно занял ему место. Оттеснил даже взрослых. "Хотите купаться на дурняка? А поносите-ка, как дядя Саша!"

Пока складывает вещи, Сережка искоса поглядывает, каков квартирант есть. На картинках в истории древнего мира видал такого. Спартак! Ты дай-ка ему меч - ра-аз этого гада Валерку Мехова! А чё к Таньке лезет, женатик?

Валерка Мехов толкает Витьку, показывая на Волова:

- Во чем мужики баб берут.

Тот нахмурился:

- Чё при дитю-то болтать?

- Да он похлеще тебя знает штучки! - залыбился Валерка.

Сережка, услуживая квартиранту, чуть не упал от спешки, наливая в его таз воды. Понимающе усмехнулся Волов, потрепав мальчишку по густым волосам. Попробовал воду. - Холодновата больно.

- Холодновата?

Сережка сконфузился. И квартирант сразу полез на попятную.

- Ну, ты, братаня, не переживай, а? - Вроде попросил прощения. - Я плохой, выходит товарищ. Ты мне, видишь, услугу... А я, вместо спасибо... гляди, в претензии...

- То ничего, - выходит из положения Сережка. - Взрослые завсегда так... Вон мамке я, дядя Саша, никогда в жисть не угодил...

- Мамка у тебя неплохая. Зря ты так.

- Она неплохая - доверчивая шибко... А ты ведь сам знаешь - простота хуже воровства.

- Так прямо и хуже! - весело прищуривается Волов. - А ну, дай, малый, я тебе спинку-то натру. Вот так, вот этак!

Сережка кряхтит, будто взрослый.

- Да ты гляди, какой ты мужик крепкий!

Мочалка длинная, жесткая, от бредня.

- Тут некрепкий будь - так тебя враз скрутют. Тут таких много! Сережка охает и радостно вопит.

- Что верно, брат, то верно! Но только это не метод - драться.

- Конечно, не метод. А когда некуда деться, так и не захочешь, а станешь!

- И в этом ты прав. Больно за разумность ты мне нравишься... Я тебе что-нибудь хорошее хочу сделать...

На Волова нахлынули какие-то мягкие добрые воспоминания.

- Валерку-то тогда поколоти!

- За что?

- А просто так! Гляди, они тебя как подкараулят, поймают - отутюжат. Ты у них еще не кушал красной каши.

- Небось, не отутюжат...

Много дней бегал в лес и из лесу. За дровами - туда, порожняком назад. Бегало восемь упряжек. От бригады Хатанзея-старика три дня бегала со своей лучшей упряжкой Наташа. Она легко справлялась с мужской работой.

Эти поездки ему казались самыми удачными. Все как-то ладилось, все шло будто по маслу - нагружали досхочу, в первый раз управились за сутки, и во второй раз... Вожак косил влажным глазом на Волова, признавая в нем старого знакомого. Наташа дорогой пела. Пурга заметала слова, крутила их в небе, уносила далеко, и не было слышно слов, которые так хотелось ему услышать.

После второй ходки решили сутки отдохнуть.

Наташа жила у Масловых. Видел, как из трубы дома сыплет на снег дым. Дым пах так сладко, как пахнут волосы любимой. Перед сном долго стоял у окна и глядел в ту сторону, откуда падает этот дым. Было холодно ногам, они у него посинели, но он не уходил от окна. Долго лежал на постели, сон не приходил.

Наконец, стал засыпать, умиротворенно думая обо всем на свете: о дровах, оленях, нартах. Ее, Наташу, он гнал от себя: слишком много сил забирала она в последнее время. Ему было приятно думать о ней, но когда он так много думал, открывалась его простая, довольно скучная жизнь, сам он открывался себе, и он видел разное в своих отношениях с женщинами. Времени разбираться во всем у него не было, он отгонял от себя Наташу и ни разу не был с ней наедине даже в мыслях. Еще он чувствовал, когда думал о ней, что-то висит над ним, какая-то тень, и ему казалось: это тень Нади, любившей Арефьева и не любившей, наверное, его. Тень отвергнутой его любви. А может, не отвергнутой? Может, его ждет она? Он вспомнил о ней, Наде, с болью. Тоска ложилась в нем маленьким комочком. Он пытался понять, что заставляет его беспокоиться... Но потом думал о Наташе.