Владимиp Югов - Одиночество волка

Покрутились, повертелись. Первым вышел (после того, как Родион заверил: никого не было) Мамоков. Нургалиев, нагнувшись, с высоты своего громадного роста, шепнул на ушко:

- Ты фураню-то, фураню убери подалее!

И затопал в сенцах.

Родион путался опять в теплых ватных штанах, болтая пустым рукавом и повторяя: "Каков Дёма, таково у него и дома!".

Наконец он надел и штаны, и валенки, накинул и ватник. И вышел их провожать. Санитар храпел вовсю. Мамоков по-хозяйски предупредил:

- Гляди, Родион! Було бы не хуже!

Потом, вернувшись в дом, он шипанул:

- Он у тебя все живет?

- А ты что так все расспрашиваешь? - Маша взвизгнула. - Ты мне, что ли, указ? Я тебя должна спросить: чего так все!

- Нежности захотелось! - обиженно ощерился Родион. - И есть не стали... Все ясно! Родион лгун! Ха! Веры теперь нету...

Он хохотал, наливая себе щей, приговаривая: "Без капусты щи не густы"... Доставал нервно хлеб.

- Погляди, - крикнул. - Уехали ль? Да убери, убери то!

Кивнул на Лехину кепку, так и лежавшую на кроватке.

Маша поднялась с табуретки, на которой сидела как пригвожденная.

- Погоди! В печь, в печь! А мы... Тут она, родимая, где-тоть должна быть!

Под подушкой нашел бутылку. Самогон был крепкий, терпкий, обжигающий. Он выпил сразу стакан, налил себе снова, но теперь налил и Маше.

- Да спокойно поешь! - прикрикнул. - Чего уж теперь-то!.. Дурак! Осталось-то - плюнуть... Спрячется ли в дом, в тайгу уйдет, снегом по голову закидается... Эх, Леха! Видел же!

- Тишшш! - сказала дочь, показывая на губы. - Чшшш! Может, и не уехали?

Она встала перед ним на колени и тихо заплакала:

- Не губи, отец! Не губи, родной! Пусть уйдет!

- Куда? - спросил жалостливо. - Ведь знают: тут был! Или не догадались?

- Догадались. Но пусть уйдет куда-нибудь!

- Куда?

- Хоть на чужую сторону. Где-нибудь пристроится.

- Чужая-то сторона не медом полита, а слезами улита.

- Так не совсем на чужой, а на нашей где-то. Начнет все заново.

- Нет, не дело, дочь, говоришь. Порченое это яблоко. Хоть как скрой, а целый воз потом от него загниет. Да и мы все с оглядкой жить станем. Не мило ничего станет.

- О себе не думай. Ты старый, пожил. Я же, как сумею.

- А Витюха? Это что, его, что ль?

- Он ни о чем не узнает. И вырастет - не узнает.

- Это всего-то лишних два года, ежели что вернется назад и скажет добровольно.

Сказала решительно:

- Ему путь туда заказан. Есть там такие, которые подмывали его, чтобы сбежал: использовать! А ежели они его там порешат?

- Не ставь ты его овцою, - отец нахмурился.

- Мы-то с тобой, чего должны на воду дуть? Мы всегда в стороне находились, когда ему плохо было. В первый раз он и пришел к нам. Знает нас. Что-то тебе об этом говорит?

Он видел: невыносимо жалко ей Леху. Кому, собственно, есть дело до нее, до ее сына, до этого здорового, сильного мужика? Помнишь, - спросил себя, - свою жену-покойницу? Пошли нелады, когда прислали нового директора. Кому ты стал нужен? Только ей. Ты с ним схватился и остался один. Потом, через много лет, директора все-таки судили за воровство, за превышение власти. Но спасла-то Родиона жена. Все эти годы берегла. И здесь дочь одна с ним, беглецом. Никому дела до их душ нет. Чем живут оба? Почему сбежал? Почему помогает?

Отец пристально посмотрел на нее. Дочь за этот час извелась, и он ее не узнавал при неверном свете керосиновой лампы. Она как бы постарела, но стала строже, собраннее, девичьи пухленькие губки куда исчезли. Они были сжаты теперь, тонки, до синевы покусаны. Глаза ее, большие глаза покойницы-супруги, горели зловеще, решительно требуя от него дела, а не слов. Ну что же, - сказал он себе, - перед смертью возьму на душу грех. Не мне он нужен, - ей. Любовь эта сильна, и я тут посторонний. Я этого не знаю, позабыл об этом, и ныне все останется со мной. А ты как хочешь, ежели не боишься души своей!

Он встал и сказал:

- Ну что же! - Он уже не колебался. - Лизать нож - порезать язык, Маня! Давай его перехороним. Осторожного коня и зверь не повредит...

На дворе забрехали собаки. Дядя Родион на них прикрикнул, они сперва замолчали, а когда люди удалились, снова забрехали. "Даже тварь бессловесная понимает, как все нехорошо!" - тоскливо подумал Родион. Эх, Леха, Леха! Не удержался ты за гриву - за хвост-то не удержишься!

На месте Алексея не оказалось. Землянка была пуста.

Возвратились обратно к поселку Мамоков с Нургалиевым. Нургалиев отошел в сторонку и что-то прикидывал.

- Теперь самый сезон на зверя, поди, собираться, - сказал, зябко поежившись, санитар после сна непробудного, - а человека от заработка оторвали. - И обратно к Мамокову: - Ну а ты, старшой, нашел что у Родиона?