Владимиp Югов - Трижды приговорённый к 'вышке'

Он ее больше не видел. Дело в том, что на свидание с мужем он ее допускать перестал.

Наташе он пересказал все по-иному, но врать он не мог. Как сказала жена Дмитриевского - выложил. Как-то выложил с насмешечкой. Он сказал ей о Боярском, этом свидетеле в кавычках (не дай бог таких свидетелей, до следующего двухтысячелетия нельзя было бы разобрать и единого дела), Боярский научил ее чепухе. Допусти эту женщину к Дмитриевскому, все бы рухнуло, все показания - козе под хвост...

- Вообще в идиотическую любовь я не верю, - сказал тогда Меломедов. Я нагляделся на любовь. Через год-другой - новая семья, новые увлечения.

Он не придал значение взгляду Наташи. Это был недоуменный, какой-то непрощающий взгляд. Пятнадцать тогдашних вечеров шли один за другим. Он не помнит, как она отказывала ему в нескольких свиданиях. Да он тогда был занят, не заметил.

Басманов прощался с Меломедовым очень приветливо, сочувственно жал руку. Они без него уже оглядели места убийств Светличной и Зайцевой. Гордий понимал, что все это для Басманова - не игра. Он всегда держался за своего работника до конца. Проиграл, не проиграл - держится. Гордий пробурчал, когда они садились в самолет:

- Конечно, можно и тебя понять. Молодой человек, не испорчен донельзя. Любовь какая! За девушкой поехал на край света...

- Разве мало и этого? - усмехнулся приветливо Басманов - он не хотел ссориться с Гордием.

- Этого-то как раз и немало. Зато основного не хватает. Мой подзащитный сидит.

- Опять двадцать пять! Да что ты в самом деле?

- Хочешь сказать, что не жалко человека, раз он сам себя оболгал?

- Я ничего не хочу сказать. Только эти здешние, не понравились мне. Все валят на мертвых.

- Они не знают, мертвые те или живые.

- Если бы знали, так и слова в сторону своей какой-то вины не было бы.

- Можно приплюсовать убийство Павлюку и Гузию, - ощерился Гордий. На мертвых можно поехать далеко.

- Занудный стал ты, старикашка!.. А в жизни, если хочешь знать, особенно в теперешней, человеку расслабляться негоже. Зубами и руками защищай себя, если нет справедливости...

11

По приезде - к Романову. От него - к дяде Дмитриевского.

От дяди - к этой... как ее? К этой Ениной...

Эта проклятая бумажка на какой-то анализ! Как потом оказалось, Иваненко была девственницей. Тот, кто ее изнасиловал и убил, может, этого и не ведал. Но дядины показания, спасавшие якобы Дмитриевского!

Спасавшие - от вышки? И заводившие в тюрьму?!

...Когда Гордий переступил порог комнаты дяди Дмитриевского, он подумал: "Ах, старик! Ты утверждал, что эту комнату предоставлял!"

Научил так сказать Меломедов? Подумал - единственное спасение племянника. И пошел на поводу у Меломедова. Сказал об анализах, потом придумал и эту комнату, якобы предоставляющуюся для шалостей Дмитриевского...

Гордий еще на том этапе осмеял придуманную идею "предоставления комнаты для свиданий". Представить, что престарелые интеллигенты дают комнату для любовных игр племяннику, комнату в коммунальной квартире, где семь личных счетов, где все и вся видно - как на ладони...

В первый раз Гордий не мог доказать этого.

Во второй раз суд признал достоверность показаний дяди...

Как? Из каких соображений? Оказывается, они тут были на именинах, потом задержались, старики ушли всех провожать. А потом, раз уже было, то во второй раз поступили так, и в третий...

Бедный старик! Все его размышления отталкивались от слов Меломедова. "Или высшая мера наказания, или - он тут паскудничал!"

Меломедов посадил дядю в изолятор. От усталости, страха дядя начинал философствовать. Меломедов его обрывал, когда дядя философствовал на вышку. И одобрял, когда философия уводила этого молодого человека от вышки.

В последний раз дядя говорил о какой-то шайке "Голубая лошадь". И Дмитриевский, и Романов - участники этой шайки.

- Какая еще шайка? - спросил тогда дядю Гордий.

- А все они, молоды, вертопрахи, и все - в шайке состоят.

Дядя писал для себя "заметки". "Я давал ложные показания! Следователь засадил меня в Допр, чтобы я подтвердил "покаянную писанину" племянника. Я подтвердил. Несмотря на то, что она была для меня - как обухом по голове. Я сделал это потому, что мне объяснили: это, мол, необходимо, чтобы избавить его от расстрела. Я же врач и спасать людей от смерти - мой долг!"

Жалкий, страшно управляемый старик! Старик, который, силясь исповедаться перед Гордием, говорил, что следователь понуждал его давать показания "и о том, чего не было", что ряд его показаний - это версия следователя, что следователь все время его запугивал, требовал угодных ему показаний, утверждал, что если он даст хорошие показания, - его освободят, "потому он стал писать все, что нужно..."