Андраш Беркеши - Перстень с печаткой

— Дают. Но только нужно очень спешить. Торопят, словно я у них на поденной работе.

— Вы рабочий?

— Слесарь.

— Когда вас арестовали?

— Шесть недель назад. А вас?

— В прошлом месяце. Восемнадцатого вечером.

— И с тех пор вы здесь?

— Меня содержали на Швабской горе, а потом в гарнизонном госпитале, — сказал Кальман. — Со мной так любезно беседовали, что после этого несколько недель лечили в госпитале.

Мужчина уставился в бетонный пол, посапывал и молчал. Потерев тыльной стороной ладони нос, он сказал:

— Звери. А на чем вы попались, за что вас сцапали?

— Меня стали угощать кренделем с маком, — отшутился Кальман, — а я не пожелал его есть.

— Ага, понятно, — улыбнулся мужчина и взглянул на Кальмана. — А у вас какая профессия?

— Я садовник. Окончил сельскохозяйственную школу. А вы на каком заводе работали?

— Когда-то я работал на заводе «Ганц». Много лет назад. А с тридцать седьмого года значусь в «черном списке».

— На что же вы живете? — полюбопытствовал Кальман и оглядел своего товарища по заключению.

— Случайной, поденной работой. Год назад меня призвали в армию. Но я уклонился от этого и скрывался.

— Вас повесят, — убежденно проговорил Кальман. — Повяжут вам на шею отличный пеньковый галстук.

— А вас что ж, не повесят?

— Пожалуй, мое дело прояснилось. Думаю, я скоро буду на свободе. Впрочем, меня это не интересует. — Кальман растянулся на соломе, подложив руки под голову. — А одеял здесь не дают?

— Нет. Как понять, что вас это не интересует? Что вас не интересует?

— Ничего не интересует. Вам это кажется странным?

— Да, странным.

Мужчина наклонился к Кальману и спросил, понизив голос:

— Скажите, почему вас не интересует жизнь? Вы говорите, что вас выпустят на свободу. Я бы от радости готов был разбить себе зад о бетон.

— Возможно. А я нет. Я страдаю эпилепсией. Вы знаете, что это такое?

— Человек вдруг падает, и у него идет пена изо рта.

— Говорят. Я ничего не помню.

— И поэтому у вас такое настроение?

— Поэтому тоже. И по другой причине. — Кальман зевнул. — Тут когда дают ужин?

— По-разному. Услышите, когда начнут стучать котелками.

— И много дают?

— Когда как. Сушеного гороха — достаточно.

— Я проголодался.

— А я если и поем, то совсем малость. Я вообще мало ем.

— Однако, несмотря на отсутствие аппетита, вы еще в теле.

— Не завидуйте. Я страдаю отечностью.

— Пусть черт вам завидует, а не я. Я даже этим мерзавцам не завидую, хотя они жрут шоколад и пьют французский коньяк. Но когда-нибудь им придется попоститься.

— Хорошо бы дожить до этого.

— Если вы дезертир, то вам не дожить. На фронте дезертиров стреляли, как зайцев.

— Вы были на фронте?

— Лучше бы и там не был. Тогда бы я был сейчас совершенно здоров… Н-да, холодно. Вы как переносите холод?

— Плохо.

— Попробую поспать, — проговорил Кальман и повернулся лицом к стенке.

— Не ложитесь, — сказал ему Фекете. — Сейчас нужно будет вынести парашу. День вы будете выносить, день — я.

— Если хотите, я каждый день буду выносить. Но сегодня вечером вы вынесите.

— Почему именно сегодня вечером?

— Потому что завтра вечером я буду уже свободен. Майор сказал, — с ухмылкой ответил Кальман.

— Тогда сегодня вам и выносить парашу.

Кальман оперся плечом о стену и стал прислушиваться к звуку открывающихся дверей. «Полон дом узников», — подумал он. Вдруг он услышал шаркающие шаги и странное, протяжное пение:

— Цыц! — заорал охранник, и послышался свист резиновой дубинки, но неизвестный продолжал петь:

Снова донеслись звуки ударов. Шаги приблизились к двери. Кальман отчетливо слышал, как поющий сказал нежным голосом по-немецки:

— Милое дитя, если ты не оставишь меня в покое, я вылью тебе на голову дерьмо из этой параши.

— Сумасшедший снова куражится, — прошептал Фекете. — Дождется, что его забьют до смерти.

— Кто этот сумасшедший? — заинтересовался Кальман.

— Хорошо, что мне только один день довелось пробыть с ним вместе. Невыносимый тип, — сказал Фекете.

— Коммунист?

— Нет, бывший сотрудник контрразведки Оскар Шалго.

…Кальман проснулся от звука сирен воздушной тревоги. В камере было темно. Он осторожно пошарил вокруг себя. Окликнул своего товарища. Никто не ответил. Глубокая тишина царила кругом. И вдруг словно небо раскололось и земля разверзлась: все загремело, затрещало, загудело, задребезжало; бетонный пол заходил у него под ногами. Потом эти оглушительные звуки, доносившиеся снаружи, покрыл истеричный, ужасающий вой запертых узников.