Жиль Николе - Белый камень

— Мне жаль скорее себя, брат Рене. Вы представить себе не можете, как мерзко мне сейчас оттого, что все это время я… предавал вас.

— Не говорите так, мой мальчик! Предать можно только того, кто тебе доверяет, а между нами доверие еще не успело возникнуть.

— Я вам солгал.

— О Господи! Ну так что же? Вы хоть думали о том, насколько велика ваша ложь и какой вред она мне принесла?

Бенжамен не нашел, что ответить.

— Вот видите, ваш так называемый обман и все его последствия пока касаются только вас.

— Почему вы говорите «пока»? — спросил Бенжамен, немного помолчав.

Брат Рене пристально посмотрел юноше в глаза своим лихорадочно возбужденным взглядом:

— Зло таится не в поисках истины, а в том, как эту истину используют, когда находят…

Итак, он все знал.

Молодой человек не понимал, каким образом, но старику все было известно. Брат Рене продолжал, оставив недомолвки:

— Мне сказали, что вы часто беседуете с братом Бенедиктом. Вы молоды, и я уверен: ему удалось убедить вас принять участие в поисках разгадки тайны отца де Карлюса. Не хочу знать, что вы думаете обо всей этой пугающей истории, потому что не хочу вынуждать вас снова лгать мне. — Улыбнулся и добавил: — Возможно, я не верю тому, что вы говорили в воскресенье, хотя всех остальных вам удалось убедить… Имейте это в виду. Впрочем, не стану упрекать вас за то, что вы пытаетесь разгадать эту загадку. Я сам давно этим увлечен. Я только прошу вас быть очень осторожным. Прежде всего следует опасаться самого себя, потому что вы не знаете, каким человеком станете, когда вам откроется истина. Окажетесь ли вы достаточно сильным, чтобы не использовать ее для того, чтобы нарушить покой и уничтожить веру людей, которые не смогут вынести ее бремени и предпочли бы ничего не знать? А если истина разочарует вас? Что, если ваши фантастические предположения не подтвердятся? Не появится ли у вас соблазна придать ей то значение, которого она никогда не имела? Истина — опасное оружие, и все зависит от того, в чьих она руках. Никогда не забывайте, что она может служить как добру, так и злу. Поэтому надо всегда быть очень осторожным с самим собой и, конечно, с другими. — Тут больной запнулся и смолк. — Вы, конечно, знаете, — продолжил он уже менее уверенно, — о моих сложных отношениях с братом Бенедиктом. Возможно, мое мнение о нем ошибочно, но я так и не решился довериться ему. На это есть причина. С самого его вступления в орден я пытался понять, что могло привести в наш монастырь такого человека, как он. Но, несмотря на все усилия, мне это так и не удалось. Постепенно при существующем здесь дефиците общения между нами возникло глубокое непонимание. Не поймите меня превратно: брат Бенедикт, возможно, самый подходящий человек, тот, кто сможет отыскать истину и распорядиться ею наилучшим образом. Но я не был в этом уверен и хочу, чтобы вы это знали. — Он потрепал молодого человека по щеке и, по-отечески ему улыбнувшись, устало закончил: — Вот так-то, мой юный друг. Возвращайтесь теперь к вашим обязанностям, мне кажется, работы у вас предостаточно.

Бенжамен встал и вышел из кельи. Он был взволнован, но в то же время спокоен. Он знал, что навсегда запомнит те несколько минут, что он провел у постели брата Рене.

И еще он знал, что обязательно вернется сюда.

Всю неделю Бенжамен усердно молился, пытаясь уйти от мучивших его вопросов. Несмотря на все свои старания, он не мог избежать взглядов брата Бенедикта, преследовавших его и в церкви, и в трапезной. Любопытно, что в этих взглядах не было ни вопроса, ни даже признаков нетерпения. Именно это и было самым невыносимым. В воскресенье Бенжамену не хватило смелости появиться в комнате отдыха, он предпочел в одиночестве побродить по саду.

Проходя под высоким сводом ворот, выходивших на главную аллею, послушник обратил внимание на располагавшуюся по правую руку от него маленькую замурованную дверь, которая прежде вела в приемную, превратившуюся со временем в комнату отдыха. Открытие его позабавило. Как меняются нравы и люди. Они то готовы открыть миру свой тихий мирок, то «любезно» закрывают все двери.

Аллея была короткой, а закрытая решетка всегда навевала легкую грусть. Бенжамен свернул налево, в огромный огород, который еще не успел изучить. Огород был одной из достопримечательностей монастыря. Им занималось четверо монахов.

Миновав высокую зеленую изгородь, Бенжамен заметил в глубине одного из братьев-садовников, занятого прополкой клочка земли, оставленного под пар. Должно быть, это был брат Тристан, молодой монах, принявший сан всего несколько недель назад. Бенжамен знал, что он молчалив и немного пуглив. Настоятель как-то упоминал, что юноша — сирота и что у него было трудное детство. Настоятель даже употребил выражение «драматичное». В начале своего пребывания в монастыре Бенжамен тянулся к нему как к сверстнику, но, поскольку тот никогда не появлялся в комнате отдыха, отношения ограничивались ежедневным безмолвным приветствием. Этим утром они уже встречались, и брат Тристан, мельком взглянув на посетителя, продолжил заниматься своим делом.