Дрор Мишани - Метод инспектора Авраама

– Ты когда идешь в отпуск? – спросила Лим.

– Может, во вторник, – ответил Авраам. – Я еще точно не договорился.

– И когда возвращаешься?

– Еще не решил, сколько это займет. – У него имелись планы, в которые он не был готов посвящать Илану.

Авраам любил ее кабинет. Фотографию моста Лайонс-Гейт, знакомые лица на других снимках, окно, которое открывалось только для него и которое зачастую вливало в него жизнь. Но он больше не хотел считать этот кабинет своим домом.

Лим сказала, что до начала отпуска ему бы не стоило браться за новые дела, и он кивнул.

– Почему ты считаешь, что это дело было особо тяжким для тебя? – вдруг спросила женщина.

– Оно для всех было тяжким, разве не так? – попытался инспектор отвертеться от разговора.

– Да. Но для тебя особенно, – настаивала Илана.

Вопрос, который и ему самому не давал покоя. Авраам не находил на него ответа. Может, из-за близости к месту преступления, а может, из-за потери контроля над происходящим…

– По-моему, это чувство вины, – сказала полковник. – Ты с самого начала чувствовал вину по отношению к Оферу и его родителям, и это мешало тебе увидеть, что происходит на самом деле. А в конце… ладно, что было в конце, ты знаешь.

Но инспектор не чувствовал, что знает, и считал, что Илана ошибается, думая, что вся суть в чувстве вины. Он не хотел говорить с ней о себе и спросил, что решили в прокуратуре по поводу Ханы Шараби. Оказалось, что ее отпустили домой и что еще не решено, какой будет вынесен обвинительный приговор. Если вообще будет вынесен. Детей пока вернули матери. Лим рассказала, что из разговора Маалюля с теми приятелями, с которыми родители Офера встречались в вечер трагических событий, стало ясно, что Хана, видимо, и вправду вернулась домой позже мужа, а не вместе с ним – всё, как она сказала. В любом случае все равно не было доказательств, что в момент гибели Офера она отсутствовала.

Все это Авраама уже не интересовало.

Сказать было нечего, и какое-то время они сидели в молчании.

– Куда-то уезжаешь? – спросила Илана.

– Куда? – откликнулся инспектор. – Останусь дома. Может, наконец, малость наведу там порядок.

Возвратившись в участок, он попытался поймать компьютерную группу, но не смог. Нужно было снять со страницы пропавших на полицейском веб-сайте фотографию Офера. С экрана компьютера на Авраама глядел худенький подросток с намеком на черные усики под носом. И другие пропавшие тоже смотрели с маленьких фоток. Иногда уже очень старых. Там были ребята и девчонки, которых видели в последний раз в 2008 году, а то и в 1996-м, и в 1994-м. Инспектор увеличил одну из фотографий. «Полное имя: Михаил Лутенко, пол – мужской, год рождения – 1980. Родной язык: русский, другие языки: иврит. Рост: 173; нос: обычный; комплекция: худой; цвет кожи: светлый. Очки: не носит: место проживания: Рамат-Ган. В последний раз видели: в Рамат-Гане. Дата исчезновения: 23.06.1997».

Кто-то тихо постучал в дверь. Это была Литаль Леви, дежурная, которая в день рождения Авраама позвонила ему, чтобы сообщить об анонимном телефонном звонке по поводу Офера.

– Кто-то оставил это для вас, – сказала она, войдя, и протянула ему коричневый конверт, на котором черными чернилами было написано: «Инспектору Ави Аврааму».

– Он еще здесь? – Авраам поспешно встал, но Леви сказала, что мужчина, оставивший конверт, уже ушел. Она успела спросить инспектора, не хочет ли он с ней пообедать, но тот уже выскочил на улицу. Зеева Авни нигде не было.

Закурив сигарету и присев на ступеньки, Авраам прочел письмо.

Здравствуйте, инспектор Авраам!

Вы, без сомнения, удивитесь этому моему письму. На самом деле я и не думал Вам писать, пока не увидел в газетах репортажи об Офере Шараби и не понял, что и мне тоже положено сказать заключительное слово. Конечно же, этот этап моей жизни останется со мной на веки вечные, но мне бы хотелось двинуться дальше, как и Вам, разумеется. Больше всего на свете мне хотелось бы встретиться и поговорить с Вами не в полиции, а в каком-то более приятном и дружественном месте, продолжить – вернее, начать – беседу, которую я надеялся с Вами провести и не сумел. Но поскольку это нереально (не так ли?), я вынужден написать Вам письмо – тоже, конечно, вещь спорная (а кто-то скажет, что и несколько абсурдная), если учесть обстоятельства нашего с Вами знакомства.

Прежде всего мне важно, чтобы Вы знали: я еще должен как-то свыкнуться с тем, что сотворил, даже и теперь, когда обнаружил (в известной мере, разумеется, – мне не все известно), насколько существенной была моя роль в разоблачении родителей Офера, а может, именно поэтому. Совершенно ясно, что Рафаэль Шараби заслужил свое наказание, и мне не хотелось бы, чтобы это было иначе. Но мне тяжело оттого, что я оказался пружиной капкана, который Вы ему расставили (если это не звучит слишком самонадеянно). Задним числом я предпочел бы отказаться от Вашего «великодушного предложения» или, если точнее, оказаться человеком, который способен на отказ. К сожалению, я пока еще не таков. Когда я грызу себя за малодушие, из-за которого принял Ваше «предложение», я пытаюсь убедить себя, что у меня не было выбора, – из-за жены и сына. И говорю себе, что сегодня располагаю компроматом против полиции. Мы находимся нынче почти в равном положении, не так ли? Вам известны обо мне вещи, о которых я не желал бы никому сообщать, и я тоже знаю о Вас нечто, что Вам не хотелось бы разглашать (это не угроза).