Арнальд Индридасон - Трясина

Хозяин невысокого роста, худой, резкие черты лица, на вид бодрый. В нагрудном кармане рубашки два карандаша. Зовут Франк.

Эрленд заранее договорился о визите по телефону. Солнце клонилось к закату. В это время в участке Сигурд Оли и Элинборг вгрызались в ксерокопию списка жителей города Хусавик сорокалетней давности, его прислали по факсу с севера. Врач предложил Эрленду сесть.

— Я так понимаю, к вам ходят самые заправские столичные лгуны, — сказал Эрленд, оглядывая кабинет.

— Лгуны? — переспросил доктор. — Симулянты, вы хотите сказать? Не думаю. Некоторые — да, наверное. Самое трудное — это травмы шеи, тут совсем не поймешь — если человек побывал в автокатастрофе, ему приходится верить на слово. И не проверишь, и сделать ничего нельзя. Кто-то испытывает сильную боль, кто-то — не очень. Но я уверен, среди моих посетителей тех, кто в самом деле не страдает от боли, — единицы.

— Когда мы говорили по телефону, вы сразу вспомнили девочку из Кевлавика.

— Такие истории не забываются. Въедаются в память. Не говоря уже о ее матери, как ее звали, кажется, Кольбрун? Если я правильно помню, она покончила с собой.

— Да, история кровавая, от начала до конца. Ужас смертный, настоящая трагедия, — сказал Эрленд.

Спросить его про боль в груди по утрам? Нет, как-нибудь в другой раз. Он ведь сразу определит, что я смертельно болен, направит в больницу, и через неделю я уже буду петь в хоре с ангелами. Зачем мне лишние плохие новости, и так хватает. Лучше помолчим об этом.

— Вы говорили, ваш визит ко мне связан с убийством на Северном болоте, — напомнил врач.

Эрленд тряхнул головой, словно очнулся ото сна.

— Да-да, видите ли, Хольберг, жертва, вероятно, является отцом девочки из Кевлавика, — сказал Эрленд. — Ее мать всегда так говорила, Хольберг же ни подтверждал, ни отрицал. Он признавал, что половое сношение имело место, но доказать, что он Кольбрун изнасиловал, так и не смогли. Часто в таких делах маловато улик. Вот мы и копаемся в прошлом этого человека. Девочка заболела, когда ей шел четвертый год, и вскоре умерла. Можете рассказать мне, как было дело?

— Не вижу, как это может быть связано с убийством.

— А вам и нет нужды, это наше дело. Будьте так добры, ответьте на мой вопрос.

Врач оценивающе посмотрел на Эрленда.

— Лучше мне сразу все выложить начистоту, господин следователь, — сказал он, словно собираясь с духом. — В те дни я был другим человеком.

— Другим человеком?

— И не лучшей породы, как бы это сказать. Я уже лет тридцать не прикасаюсь к спиртному. Я хотел бы сразу прояснить этот момент, чтобы вам не нужно было лишний раз заглядывать в архивы. Моя медицинская лицензия была отозвана, с 1969 по 1972 год я не имел права на практику.

— Из-за девочки?

— Нет-нет, что вы, хотя, конечно, меня можно было привлечь и за это. Причина — пьянство и халатность при исполнении служебных обязанностей. Я бы не хотел вдаваться в подробности, если можно.

Эрленд тоже не хотел в них вдаваться, но не сдержался.

— То есть в те годы вы более-менее были пьяны с утра до вечера?

— В этом роде.

— Вам вернули право практиковать?

— Да.

— И с тех пор вы в полном порядке?

— Да, с тех пор никаких взысканий, — покачал головой доктор. — Но как я вам уже сказал, в период болезни Ауд я, видите ли, был, скажем так, не в себе. У нее болела голова, я думал, это мигрень. Ее рвало по утрам. Потом боль усилилась, я прописал более сильные болеутоляющие. Я не очень хорошо это помню, все было как в тумане. Я очень постарался то время как можно лучше забыть. Все люди совершают ошибки, и мы, врачи, не исключение.

— А что стало причиной смерти?

— Думаю, даже если бы я все распознал пораньше и побыстрее направил ее в больницу, ничего бы не изменилось, увы, — задумчиво сказал врач. — Ну, по крайней мере, это я так себя успокаиваю. Педиатров в те годы было мало, и никакой современной техники — томографы еще не изобрели. Врач должен был опираться на знания и повиноваться инстинкту, а в те времена мои инстинкты по большей части звали меня в кабак. Еще и развод случился, очень мрачная история — мне стало только хуже. Поймите, я не оправдываюсь, — умоляюще посмотрел он на Эрленда.

Именно что оправдываешься! Эрленд кивнул.

— Прошло два месяца, по-моему, и я начал понимать, что тут дело посерьезнее мигрени. Состояние девочки ничуть не улучшилось. Наоборот, ей становилось все хуже и хуже, болезнь не отступала. Она стала сильно худеть. По симптомам можно было предположить несколько вариантов. Я решил, что, может быть, у нее какая-то туберкулезная инфекция в голове. В те времена, когда никто ничего не понимал, ставили такой стандартный диагноз — вирусное заболевание. Следующее предположение было, что у нее менингит, но дело в том, что не было ряда ключевых симптомов, кроме того, менингит протекает куда быстрее. Затем я отметил, что у девочки на коже пятнышки цвета кофе с молоком — и тут начал подозревать уже онкологию.