Дональд Уэстлейк: Кто-то мне должен деньги

Готов заключить пари: всего этого не произошло бы, не будь я так болтлив. Тяга к красноречию всегда доставляла мне неприятности, хотя некоторые считают, что у меня есть недостатки и похуже.

Не всем же болтунам в мире заседать в Конгрессе. Я, например, сижу в такси. Вожу пассажиров по Нью-Йорку. Они часто удивляются, как это парень, у которого язык так здорово подвешен, работает простым таксистом. Обычно я отвечаю вежливо, но коротко, не вдаваясь в подробности. Дело в том, что свое образование я получил дома, читая газеты и журналы, а не в каком-нибудь университете. Это все-таки ограничивает возможности трудоустройства. Зато в такси у меня свободный график работы: дневная смена, когда на всех улицах пробки, или ночная, когда весь транспорт становится на прикол. Если где-нибудь идет игра, в которой мне хочется принять участие, я вообще не выхожу на работу целые сутки, и хозяину на это наплевать. А когда я без цента в кармане, я могу работать несколько смен подряд, пока не поправлю свои дела.

И вообще, работать таксистом гораздо интереснее, чем может показаться. Вы все время общаетесь с людьми, но индивидуально: только с одним или двумя за раз. В больших количествах они меня утомляют. К тому же — сложности экономической ситуации — в такси обычно садятся состоятельные люди. В основном я имею дело с адвокатами, бизнесменами, артистами, туристами из Европы и так далее. Нередко приходится возить хорошеньких девушек, с которыми можно по-дружески поболтать, а иногда и договориться о свидании. Как с той девушкой, Ритой, с которой я встречался в прошлом году, и все у нас шло так хорошо, пока я не понял, что она не собирается выходить за меня замуж. Рита терпеть не могла азартные игры, хотя — что поразительно — сама работала брокером на бирже. Она все время твердила, что я должен вложить деньги в какие-нибудь акции. Прожужжала мне уши фразами типа: «Аэроспейс» идет сейчас ниже рыночной», и тому подобными. Я говорил, что лучше буду играть на скачках, чем на бирже, потому что я разбираюсь в лошадях и не разбираюсь в акциях; она отвечала, что скачки и биржа — это совершенно разные вещи; я утверждал, что это одно и то же, и приводил доказательства; и тогда она просто выходила из себя, крича, что мои доказательства — выдуманные. Так продолжалось до тех пор, пока она не пошла своей дорогой, а я — своей, и это была моя последняя постоянная девушка до того времени, о котором я хочу рассказать.

Все началось с пассажира, которого я вез в Манхэттен из аэропорта Кеннеди. Это он заварил всю кашу, хотя с тех пор я его больше никогда не видел. Правда, он сделал это неумышленно, сам того не подозревая, но все началось именно с него.

Крепкого сложения, краснолицый, лет пятидесяти, он курил вонючую сигару и, когда я уже загрузил в багажник два дорогих чемодана, назвал мне адрес — между Пятой авеню и Четырнадцатой улицей. Был январь, на Нью-Йорк уже три дня подряд падал снег, а мой пассажир явно только что прилетел из какого-то теплого местечка, поэтому, разумеется, мы первым делом завели разговор о нью-йоркской погоде. Потом я рассказал один или два анекдота, выдал несколько прописных истин, сказал пару ласковых о политиканах, потом поговорил о состоянии автомобильной промышленности, глубоко проанализировал проблему загрязнения города и вообще болтал без удержу.

К концу поездки на счетчике было шесть девяносто пять. Я доставал чемоданы из багажника, когда швейцар открыл дверцу машины и помог ему выйти. Пассажир протянул мне десятку, я отсчитал сдачу, а потом мы несколько сукунд просто стояли и смотрели друг на друга. С одной стороны от нас прямо на тротуаре был сложен багаж, с другой — топтался швейцар, а пассажир молча улыбался, как будто ему пришла в голову какая-то забавная мысль. Наконец он сказал:

— Надо бы дать тебе чаевые, не так ли?

— Пожалуй,— ответил я. На улице было довольно холодно.

Он кивнул.

— Рядом с тобой на сиденье лежала газета. Это «Дейли телеграф»?

— Да,— подтвердил я.— Именно.

— Ты случайно не играешь на скачках?

— Меня считают неплохим игроком,— ответил я. Он снова кивнул.

— Из этих шести девяноста пяти сколько причитается лично тебе?

— Пятьдесят один процент,— сказал я.

— Получается три пятьдесят четыре,— мгновенно подсчитал он.— Ладно. Ты мне понравился, мы хорошо поболтали, поездка была приятной. Поэтому я дам тебе один совет. Поставь эти три доллара пятьдесят четыре цента на Пурпурную Пекунию. Это принесет тебе по меньшей мере восемьдесят один доллар сорок два цента.