Виктор Пронин - Брызги шампанского

Причем убийца может войти в дом, постоять в подъезде, выкурить сигаретку, перемолвиться словцом-другим с соседями, дескать, задерживается ваш-то. Его успокаивают, заверяют, что все равно придет нужный человек, некуда ему больше идти, а если и задерживается, то от бесконечности забот, трудов и волнений. И наступает момент, когда кто-то говорит убийце – а вот, мол, и он, вот вы и дождались. Убийца сбегает по лестнице, на ходу передергивая затвор пистолета, торопится навстречу клиенту, тот тоже торопится, и, наконец, на одном из пролетов лестницы они встречаются...

Именно такой способ решения жизненных своих проблем выбрал Курьянов – человек обстоятельный, в делах неторопливый, но надежный. Мешал ему Гущин последнее время, мешал и вел себя непростительно дерзко, с оскорбительной самостоятельностью.

А кого это не заденет?

Курьянов вдруг остро ощутил пренебрежение к себе. Он многое мог перенести в жизни, многое переносил. Его можно было материть, понижать в должности и вообще выгонять со службы, что и случалось не единожды, но пренебрежения... Что-то в его глубинах, в непознаваемой части организма напрягалось, и Курьянов уже не мог ничего с собой поделать, во власть вступал инстинкт – древний, почти первобытный.

А тут произошел случай, когда к инстинкту в качестве мощной поддержки подключился и расчет, обыкновенная корысть заявила о себе во весь голос. И Курьянов не стал сопротивляться, да что там сопротивляться – рванулся в новую, рисковую жизнь со всей энергией, которая таилась в его большом розовом теле, наполненном страстями и желаниями.

Пришел день, пришел час, когда надо было принимать решение. Курьянов узнал, что удалось, удалось все-таки Гущину отправить еще одно судно с лесом без его, курьяновского, ведома. Сумел обойти, кинуть, проявив непростительное пренебрежение.

– Очень хорошо, – сказал Курьянов, и даже сквозь обильные щеки видно было, как дрогнули, напрягшись, его желваки. – Очень хорошо, – повторил он уже с облегчением – все решилось как бы само собой, и теперь его решения просто вынужденны. Гущин сам снял с него груз колебаний, сомнений, неуверенности. – Очень хорошо, – повторял Курьянов весь день.

Он проводил какие-то совещания, летучки, диспетчерские разборки, звонил и сам отвечал на звонки, что-то поручал секретарше, гневался и радовался, но главное, самое главное не оставляло его ни на секунду. Время от времени, среди разговора, среди людей, сам того не замечая, он произносил вслух одни и те же слова:

– Очень хорошо. Очень хорошо, дорогие товарищи.

Где-то глубоко в его сознании шла напряженная работа, просчитывались варианты, тасовались люди, мелькали деньги, которые он потратит, которые получит. Его тревожила непредсказуемая опасность, но подстегивала обида и допущенное по отношению к нему все то же пренебрежение.

– Очень хорошо, – произнес Курьянов в очередной раз уже на закате, в конце рабочего дня, когда опустели коридоры управления порта и ушла по его же настоянию секретарша Наденька, ушла несколько озадаченная, поскольку больше привыкла задерживаться, нежели уходить до окончания рабочего дня. Так вот, когда солнце красными бликами озарило летнее море, он набрал телефон, который вертелся у него на кончике указательного пальца всю последнюю неделю. – Ваня? – вкрадчиво спросил Курьянов.

– Ну?

– Это я... Узнаешь?

– С трудом, – ответил голос с едва уловимой приблатненностью.

– Повидаться бы, Ваня.

– Вот теперь узнаю.

– Ты как сегодня?

– Нет проблем.

– Есть такая кафешка поганенькая... «Аэлита» называется.

– Знаю.

– Ровно через час я буду проезжать мимо. Ровно через час, – повторил Курьянов.

– Усек.

– Я остановлюсь... Ты знаешь где...

– Знаю.

– Я остановлюсь ровно на десять секунд.

– Мне этого хватит, – голос собеседника сделался улыбчивым, он уже наверняка знал, с кем говорит, догадывался и о цели предстоящей встречи. – Затевается что-то серьезное? – спросил Ваня как бы между прочим.

– Посмотрим, – уклонился от телефонных подробностей Курьянов.

Через час солнце зашло, улицы южного города наполнились отдыхающими, прибавилось и машин – люди устремлялись в гости, на пьянки, свидания. Днем стояла жара, и машины раскалялись на солнце так, что ни притронуться к ним, ни забраться внутрь было невозможно. Теперь, при вечерней прохладе, все в городе стало доступным и желанным.

Курьянов сидел в своей машине в нескольких кварталах от кафе «Аэлита», посматривал на прохожих и, казалось, был совершенно безмятежен. Но это было лишь внешнее, ложное впечатление. В нем шла напряженная работа. Уже назначив встречу с нужным человеком, он не был окончательно уверен в правильности тех решений, которые зрели в нем. Но как только сомнения начинали слишком уж донимать, он вспоминал о пренебрежении, которое было к нему проявлено, и мгновенно все колебания исчезали, как сигаретный дым в морском вечернем воздухе.