Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта

– А-а, Михаиле... Он расскажет, молчать не будет, верно, Михаиле? Да! Ты посуду пустую в магазине принимаешь?

– Стеклотару то есть? Ха, не хватало, чтоб мы еще с пустыми бутылками возились... Куда нам их – солить? Или, может, вертолет специальный заказывать? Если их вывозить, они по цене дороже полных станут!

– Вообще-то верно, солить пустые бутылки ни к чему, да и вертолет дороговато обойдется... Но откуда же в подсобке столько пустых бутылок? Тут поговаривают, что не только пивком можно побаловаться в магазинчике, что у тебя и водочка на розлив бывает, а? А некоторые до того доходят, что начинают утверждать, будто под прилавком и стаканчики на всякий случай припасены? Неужто правду говорят, а, Вера?

– Что тебе сказать, Иван Иванович... Чует мое сердце, что Мишко заложил! А? Мишко? Признавайся! Ведь ни за что я не поверю, чтоб ты и сюда нос свой не сунул!

– Каюсь, гражданка Жмакина, моя работа.

– Вот, Иван Иванович, и поработайте – сначала просят, слезы горючие на прилавок льют, мордами об углы трутся, как коты шелудивые, а потом сами же тебя и продают. Ну как после этого можно людям верить, а?

– Что же, Михаиле тоже мордой своей поганой об угол терся и водки выпрашивал?

– Не о нем речь, я в принципе!

– А, в принципе... Тогда другое дело. Значит, Вера, будем считать установленным, что, кроме пива, в тот вечер, когда чуть было смертоубийство не произошло, в магазине продавалась водка, причем на розлив.

– Это еще доказать надо!

– О, Вера, старый я по этому делу! Может, не будем доказывать, время терять, слова неприятные говорить, а просто договоримся считать этот факт установленным и подпишем протокол? Понимаешь, мне страх как не хочется свидетелей собирать, очные ставки устраивать, ревизии всякие проводить...

– Ну и хитрый же ты, Иван Иванович! Я поначалу думала, что наговариваешь на себя. Нет, оказывается, на самом деле. Где подписывать-то? – Вера полностью вывела свою фамилию и, не распрямляясь, застыла, невидяще глядя куда-то сквозь протокол. Потом посмотрела на следователя, улыбнулась невесело, виновато. – Как приговор себе подписала, – проговорила тихо.

– Так оно и есть! – брякнул Шаповалов.

– А тебе и в радость... Понимаю я тебя, Мишко, ох понимаю! Чем больше виновных окажется, тем меньше твоя вина. А она все равно самая большая, твоя-то вина. Знал ты и о посуде, и о водке на розлив... Все знал. И молчал. Не возникало в тебе никакого протесту, потому как тебе мужичкам нашим хотелось понравиться, вот, дескать, какой я добрый да хороший. А когда беда стряслась, уж не прочь и кулаком по столу постучать, пристыдить, пригрозить, озабоченность свою показать. А все твои заботы – как бы чистеньким из всей этой истории выбраться. Может, ты, Мишко, и неплохой человек, а ведешь себя некрасиво. Засуетился ты, Мишко, замельтешил, дышать часто стал... Нехорошо. Большаков-то, говорят, в больнице помирает, а у тебя радость в глазах – Верку за руку схватил. Эх ты! Нашел кого хватать! Я – что... Тебе со мной всерьез-то и воевать не пристало. Ладно-ладно, не красней, не наливайся злостью-то!

– Верка! – сдержался Шаповалов. – Прекрати! А не то...

– Что же ты замолчал? Валяй дальше, пусть товарищ заезжий тоже знает, чем ты грозишься, чем пужать меня надумал. Ну. Нет, Мишко, что ты ни крикнешь, а мнения своего я о тебе не переменю.

– Хорошо, – прервал ее Белоконь. – Не будем торопиться менять свои убеждения. К добру это не приводит. Но мне кажется, Вера, что уж слишком ты строга с Михалычем, ей-богу! Он все-таки заслуживает снисхождения. Сама же говоришь, что работать он тебе не мешал, позволял тебе кое-какие вольности... для повышения товарооборота, верно? А теперь ты его за это же и коришь...

– Ладно, до свиданья, хитрый человек Иван Иванович. Разберемся. Приятно было познакомиться. Чего не бывает, глядишь, и свидимся где-нибудь. Должность у тебя беспокойная, к нашему брату опять же повышенный интерес испытываешь... Бывайте!

Вера плотно затянула на голове платок, взяла со стола вязаные рукавицы. Дверь за собой притворила осторожно и плотно, как из пустого дома вышла.

– Что, Михаиле, пристыдила гражданка Жмакина? – спросил Белоконь. – Пристыдила. Не маши, не маши рукой. Ничего звонкого вроде не выдала, а ответить нечего. Бывает. И видим, не так что-то делается, понимаем, а вмешаться, поправить – сил душевных, смелости не хватает, покоя лишиться боимся. Не о тебе речь, не обижайся, я вообще. Может, и о себе... Случится что – виновных искать бросаемся, все дыры ими заткнуть норовим, даже прорехи в собственной совести. А виновник нередко оказывается человеком, который только и того, что послабше других, первым на непорядке споткнулся.