Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта

– Бедная агитация, – вздохнул Белоконь. – А драки часто бывают?

– Та никогда у нас такого не было!

– Значит, человека зарезали в первый раз?

– Кто там его зарезал? Уже очухался, говорят. Знаешь, Иван Иванович, я такое скажу... Бывает, драка начинается за неделю, за месяц, и в уме они уже давно смертным боем друг друг колотят. Ну, обидел один другого, слово поперек сказал, за дивчиной приударил – вот они в уме и дерутся. А тут подворачивается возможность наяву счеты свести, и упустить такой случай никак нельзя, характер не позволяет. Иначе за что уважать себя будешь? Что расскажешь, когда на Материк вернешься?

– Вера, я не против, пусть в уме хоть весь Поселок друг друга переколотит. Но мне интересно, кто первым наяву ударил? В тот самый вечер, в магазине. Ведь все состоялось на твоих глазах, верно?

– А вот и не знаю. Не видела. У нас ото так – пиво налей, закуску подай, сдачу отсчитай, на глупость каждую ответь, а не ответишь – на себя пеняй, а там уже очередь за хлебом, мылом, шилом выстроилась. Строители, скажу я, не самые вежливые люди на белом свете.

– Я тоже не самый вежливый, и Михаиле вот не дюже обходительный, однако драки мы с ним стараемся не затевать. А что Горецкий?

– Думаешь, он зачинщик? Ничего подобного. Ведь этот... Елохин так на него попер, так попер...

– И тогда Горецкий вынул нож и ударил его?

– Так уж и ударил... Отмахнулся.

– Значит, удар ножом ты видела? Это очень важно. Хорошо, что не стала утаивать и помогла следствию.

– Чего это я помогла? Ничего я не помогла. И не надо меня нахваливать, заслуги мне всякие приписывать, без заслуг проживу. Ты спрашиваешь – я отвечаю.

– Конечно, отвечаешь. За все свои показания отвечаешь. Потому что, после того как подпишешь их, они сразу перестают быть просто писулькой, в которой можно и приврать, и приукрасить, они перестают быть просто записью нашей с тобой приятной беседы, хотим мы с тобой этого или нет.

– Это что же такое с ними происходит? Что за удивительное превращение?

– Очень простое превращение. Они становятся документом, юридическим доказательством. Или лучше сказать – доказательством, имеющим юридическую силу. Она уже влияет на судьбу человека. Представляешь, Вера, ты вроде просто так поговорила, словечко обронила, плечиками передернула, а на кону-то – жизнь человеческая! Тот же Елохин, ведь не исключено, что инвалидом останется...

– Проживет.

– Вера, деточка моя, разве можно так говорить? Неужели ты считаешь, что все получилось справедливо?

– С каких это пор с продавцом стали о справедливости говорить? Не нам об этом судить. Это уж ты, Иван Иванович, решай. Тебе ото деньги за это платят, вроде неплохие деньги, – отрабатывай.

– Да, – протянул Белоконь с неподдельным огорчением. – Жаль...

– Меня, что ли, жаль тебе стало?

– Да нет, скорее – себя. Видно, не по душе я тебе пришелся... Мне до того обидно бывает, когда вот так незаслуженно по физиономии получаешь... Ну ладно, главное мы выяснили – Елохин сам подошел к Горецкому, а тот ударил его. Ножом. Правильно я записал? Ничего не напутала, от себя не прибавила?

– Ты что, Иван Иванович, в самом деле обиделся? – Вера была растеряна, на нее, видно, подействовали слова Белоконя.

– Так ведь живой я человек, Вера! Ну, должность у меня, ну, следователь я, но, кроме того, ведь и человек! Может, вовсе и не плохой человек. Некоторые считают, что даже хороший. А ты так со мной разговариваешь, будто я уже провинился перед тобой и нет мне никакого прощения.

– Да ладно тебе! – Вера махнула рукой, облегченно улыбнулась, поняв, что Белоконь на нее не обиделся. – Говорить больно горазд, вот что я тебе скажу. Когда столько говоришь, когда у тебя столько слов вылетает, всегда найдется такое, за которое можно ухватиться и что угодно подумать.

– Да? – Белоконь, казалось, был искренне озадачен. – Тут, Вера, твоя правда. Каюсь. Признаю критику справедливой. Ну а записал-то я правильно?

– Вроде правильно. Если, конечно, прочитал все как есть. А то кто тебя знает – пишешь одно, читаешь другое...

– О, не беспокойся. Все тебе дам прочитать, все будет по закону. Теперь перейдем к Большакову. Ты знаешь его? Хотя чего я спрашиваю – вы все тут знаете друг друга. Скажи, как он относится к вашему возмутителю спокойствия, к Горецкому?

– У Большакова со всеми одинаковые отношения – дружинник он. И все тут. А с Елохиным они друзья. Мишко вам все про него расскажет.

– Кто-кто?

– Та Мишко ж, – Вера кивнула в сторону Шаповалова.