Андрис Колбергс - Ничего не случилось…

Какая вопиющая несправедливость! — какой-то мальчишка владел тем, что ему принадлежать не должно, ведь Ималда — награда, которой он не заслужил.

Чтобы не наделать глупостей или не наговорить чего-нибудь, Рауса вышел из кондитерского цеха. Он немного постоял на служебной лестнице, где гулял ледяной сквозняк. Опомнившись, директор ресторана поспешил в свой кабинет.

Он снова принялся за работу — читал и подписывал срочные документы, но глаза скользили по тексту, не улавливая смысла. Мысли директора витали совсем в другом направлении. Жизнь так несправедлива: раздает подарки не по заслугам. Этот парень только и умеет, что тискать шприц с маслом да с маргарином. Этот сопляк владеет таким цветком как Ималда, а ты, двадцать лет продиравшийся наверх, которого безжалостно мяли как комок пластилина, пока слепили, наконец, то, что нужно, ты, когда уже достиг особого положения, вынужден пользоваться объедками любви с чужого стола — притворными поцелуями и притворной страстью, словно нищий заплесневелой коркой хлеба! И каких двадцать лет!.. Когда речи твои отличались от мыслей и дел твоих… Ты всегда вовремя поворачивался спиной к друзьям и, стиснув зубы, с улыбкой продвигался к высокому положению. И льстил, лицемерил, искал протекций и даже женился по расчету — в конце концов и самому уже было неясно, для чего все затеял. Но это вошло в привычку, а дальше… вообще пошло-поехало… Невеста не должна была заподозрить твой расчет и ты заставил себя влюбиться! Ночью на брачном ложе, когда жена касалась твоего плеча, ты делал вид, что уже заснул или отворачивался к стене… Вспомни, какая холодная испарина выступила у тебя на лбу, после того как прочел про англичанина, который утопил в ванне нескольких своих жен, когда те мылись — рывком за ноги он затаскивал их под воду…

Дураков ты называл умными, а умных — дураками, хоть порой делать это было ох, как неприятно! Днем вместе со всеми кричал «Ура!», а вечером наедине с самим собой краснел от стыда. Молча включался в интриги, которыми заправляла опытная рука и переставлял людей с места на место, как пешки, лишь бы освободить должность для кого-нибудь из своих… Двадцать лет!.. Тебя уже ничто не удивляет. Все продал, предал, заложил и перезаложил — честь, родителей, родину и свой народ. За это получаешь приличную зарплату и вроде бы чувствуешь себя свободным, на самом деле позволил заковать себя в цепь, и ты в ней лишь звено… Ты даже можешь перемещаться в ней вверх и вниз, но существовать вне цепи — нет, такого никто не допустит: замена звеньев дело сложное и опасное…

Рауса покончил с делами и отправился в зал для посетителей.

Солист, как всегда, выступал с успехом: публика аплодировала, рассчитывая на повторение песни, но, когда вышел фокусник, аплодисменты сразу стихли.

Роман Романович отыскал метрдотеля:

— Леопольд, ты мне говорил о таблетках, которые отбивают запах алкоголя?

— Да, у меня есть.

— Тогда принеси мне сто пятьдесят граммов коньяка и одну таблетку.

— Если вы намерены ехать за рулем, то одной маловато.

— А сколько надо?

— Пять. Они совсем крохотные. Япошки выпускают, видно, под стать себе.

— Сто пятьдесят граммов и пять таблеток.

— А на закуску?

— Кофе… Нет, лучше стакан сока…

— Уже бегу… Сию минуту все будет!

Фокусник лишь взмахнул рукой — и со сцены моментально исчезли разные предметы: носовые платки, игральные карты, попугай и горящая свеча. Рауса вспомнил, как однажды фокусник пришел к нему с жалобой. Дело в том, что во время одного трюка ему требовалось, чтобы в определенный момент в зале раздавался рев быка. Для этого кто-нибудь за кулисами должен был нажать на клавишу магнитофона с заготовленной записью. Фокусник был в отчаянии: нажать на клавишу соглашались все официанты, но за каждый раз требовали, чтобы фокусник платил рубль. «Всего-то дел — нажать на клавишу!» — возмущался он, но Рауса ему объяснил: как директор он не вправе приказать официантам делать то, что не входит в их обязанности. Тогда иллюзионист заменил тот номер другим: ему, видно, легче вытащить из пустого цилиндра золотые часы на цепочке, чем заработать лишний рубль.

Когда Ималда закончила свой номер и сделав глубокий реверанс, распрощалась с публикой, Роман Романович Рауса вернулся в свой кабинет. Оделся, запер дверь и отправился на автостоянку — прогреть мотор машины.

— Ималда! — окликнул он, заметив ее.

— Да… — она подошла ближе. Рауса предупредительно открыл дверцу и подумал: как бы сильный запах одеколона не выдал его замысел. Торопясь перехватить Ималду, он налил в ладонь одеколона больше, чем обычно, но почему-то поскупился и не выплеснул лишнее на пол, а обеими руками растер по шее и лицу. — Садись…