Бернхард Шлинк - Обман Зельба

— Герд! Открой! — раздался голос Бригиты. — Почему ты не открываешь? Что у тебя там происходит? — Она увидела полоску света под дверью.

Мой гость пожал плечами.

— Ну что ж, отложим до следующего раза. — Он вышел из комнаты.

Я слышал, как он открыл дверь, сказал «добрый вечер» и быстрыми шагами стал спускаться по лестнице.

— Герд!

Бригита встала коленями на диван рядом со мной и обняла меня. Когда она отстранилась, ее блузка была в крови. Я попробовал вытереть кровь, но ничего не получалось. Чем отчаянней я тер ее блузку руками, тем ужасней выглядела эта кровавая мазня. В конце концов я бросил это бесполезное занятие.

Бригита вымыла мне лицо, обработала рану и уложила меня в постель. Лицо у меня горело, но мне было холодно. Время от времени у меня стучали зубы. Пить я не мог: распухшая губа не слушалась, и жидкость выливалась обратно. Ночью поднялась температура.

Мне снились Лео и Эберляйн. Они вдвоем собрались на прогулку, и я вручил им официальный документ, запрещающий совершать совместные прогулки как отцу и дочери. Эберляйн рассмеялся своим неторопливым смехом и обнял Лео. Она прижалась к нему и скользнула по мне бесстыдным, презрительным взглядом. Я хотел объяснить, что им запрещается гулять вместе не только как отцу и дочери, но и тем более как… Тут Эберляйн свистнул, и Анатолий или Иван, который сидел у его ног и ждал свистка, бросился на меня.

Когда я опять уснул, Нэгельсбах повел меня гулять по какому-то городу. Дома, улицы и тротуары были деревянные. Кроме нас, не было видно ни души, и когда мне удавалось заглянуть внутрь какого-нибудь дома, там оказывалось пустое пространство, без комнат и этажей. Нэгельсбах шел так быстро, что я от него отстал. Он обернулся, помахал мне рукой, что-то крикнул, но я его уже не слышал. Потом он исчез, и я понял, что уже никогда не выберусь из этого лабиринта пустых улиц и домов. До меня дошло, что я нахожусь в нэгельсбаховском спичечном городке; я был крохотным, не больше оловянного солдатика. Не удивительно, что мне так холодно, подумал я.

Бригита принесла горячую грелку и укрыла меня еще двумя одеялами. Утром я проснулся весь мокрый, но температура спала.

О бритье нечего было и думать. Хорошо хоть корочка на ссадинах не потрескалась, когда я чистил зубы. Физиономия у меня имела довольно угрожающий вид, и я не стал надевать галстук. На балконе было солнце, я разложил шезлонг и улегся в него.

Что же будет дальше? Зальгер показался мне очень неглупым. У него был обширный арсенал лиц, интонаций, выразительных средств и внешних приемов. Правда, в том, как он всем этим пользовался, была какая-то наигранность, и наши встречи напоминали противостояние за шахматной доской. Не шахматные вечера с Эберхардом, когда я не надеюсь на победу и даже не думаю о ней, а просто любуюсь красотой его комбинаций и радуюсь нашему общению. А те партии, в которых я собирал всю свою волю, чтобы разбить противника. Партии — как поединки на саблях, в которых ты стремишься победить соперника не физически, а морально.

Я вспомнил, как однажды целый вечер сражался со своим будущим тестем, который сначала смотрел на меня свысока.

— Так значит, ты балуешься игрой в шахматы? — сказал он пренебрежительно-покровительственным тоном, застав меня и своего сына — мы были сначала школьными, а потом и университетскими друзьями — за шахматной доской. Клархен стояла рядом, и мне стоило огромных усилий, чтобы скрыть дрожь волнения. Терпеть такое унижение в ее присутствии!

— А вы тоже играете? — спросил я как можно более равнодушно.

Выслушав заверения сына, что я очень неплохо играю, Кортен-старший предложил мне сыграть с ним партию в следующую субботу. Он поставил на кон бутылку шампанского, я же в случае проигрыша должен был вычистить и смазать все ружья его коллекции. До субботы я забросил всё, кроме шахмат, — разрабатывал дебюты, анализировал партии, выяснил, где и когда собираются члены берлинских шахматных клубов. В первой и второй партии у Кортена-старшего еще были шансы. Но он проиграл, несмотря на то что я несколько раз позволял ему переходить, когда он заявлял, что это у него был просто «зевок». Дальше я уже понял, как он играет, и разделал его, как Бог черепаху. После этого он больше никогда не садился со мной за шахматы. И никогда не смотрел на меня свысока.

Зальгер решил сыграть со мной свою партию? Пожалуйста.

Турбо искоса смотрел на меня. Он сидел в цветочном ящике, поставив передние лапы на бортик и склонив голову набок.