Камилла Лэкберг: Запах соли, крики птиц

— Я не хочу сегодня идти в садик, — заявил Адриан, и лицо его приняло такое выражение, которое со всей очевидностью говорило: «и попробуй только меня заставить, посмотрим, что у тебя получится».

— Ты все равно должен идти в садик, Адриан, — сказала Эмма, вновь уперев руки в боки.

Эрика прервала готовую разгореться ссору и, пытаясь по возможности отчистить восьмимесячную дочку, сказала:

— Эмма, иди надевай верхнюю одежду. Адриан, сегодня на такую дискуссию у меня нет сил. Ты пойдешь в садик вместе с Эммой, и обсуждению этот вопрос не подлежит.

Мальчик открыл рот, чтобы запротестовать, но что-то в лице тети подсказало ему, что именно в это утро лучше подчиниться, и он с несвойственной ему покорностью двинулся в прихожую.

— Давай-ка обувайся, — Эрика поставила перед Адрианом кроссовки, но тот решительно замотал головой.

— Я не умею, помоги мне.

— Конечно умеешь, ведь в садике ты обуваешься сам.

— Нет, не умею. Я маленький, — добавил он для верности.

Эрика вздохнула, опустила Майю на пол, и та поползла прочь еще прежде, чем ее руки и колени коснулись пола. Она начала ползать очень рано и теперь достигла в этом отношении вершин мастерства.

— Майя, малышка, остановись, — попросила Эрика, пытаясь натянуть на Адриана кроссовки.

Девочка, однако, предпочла проигнорировать упорные мольбы и радостно пустилась на поиски неизведанных мест. Эрика почувствовала, как на спине и под мышками выступил пот.

— Я могу принести Майю, — услужливо предложила Эмма и, не дождавшись ответа, восприняла это как поощрение.

Вернулась она, слегка пыхтя и неся малышку, которая извивалась у нее в руках, подобно строптивому котенку. Эрика увидела, что лицо дочки стало приобретать красноватый оттенок, обычно сигнализирующий о том, что она намеревается разразиться страшным воплем, и поспешила взять ее. Потом выгнала детей на улицу, к машине. Черт, как она ненавидит эти утренние сборы!

— Быстро в машину, у нас мало времени. Мы опять опоздаем, а вы знаете, что фрёкен Эва этого не любит.

— Не любит, — подтвердила Эмма, озабоченно покачав головой.

— Да, действительно не любит, — сказала Эрика, пристегивая Майю ремнями к детскому сиденью.

— Я хочу сидеть впереди, — заявил Адриан, сердито скрестив руки на груди и приготовившись к битве. Но тут терпению Эрики пришел конец.

— Садись на свой стульчик! — прорычала она и испытала некоторое удовлетворение, увидев, как малыш буквально вспорхнул на положенное место.

Эмма уселась на откинутую посредине заднего сиденья спинку и сама пристегнула ремень. Эрика принялась чуть резкими движениями пристегивать Адриана, но приостановилась, вдруг почувствовав, что ее щеки коснулась детская ручка.

— Я лю-ю-юблю тебя, Ика, — сказал Адриан, изо всех сил стараясь принять такой ласковый вид, как умел только он один. Это была явная попытка подлизнуться, но она каждый раз срабатывала.

Эрика почувствовала, что у нее разрывается сердце, наклонилась и крепко поцеловала мальчика.

Перед тем как тронуться с места, она бросила беспокойный взгляд на окно спальни Анны. Штора была по-прежнему опущена.

Йонна прислонилась лбом к прохладному окну автобуса и стала смотреть на мелькавший за ним пейзаж. Ее переполняло безразличие — как всегда. Она оттянула рукава свитера так, что они полностью скрыли кончики пальцев: с годами это стало навязчивой привычкой. Что она вообще тут делает? Как она во все это влипла? Почему за ее повседневной жизнью наблюдают с таким восхищением? Понять это Йонна не могла. Издерганная, чудаковатая, одинокая, дура-резальщица. Впрочем, возможно, именно поэтому за то, чтобы она оставалась в «Доме», и голосуют неделю за неделей. Ведь таких девчонок, как она, полным-полно по всей стране. Девчонок, с жадностью узнающих себя в ней, когда она постоянно вступает в противоборство с остальными участницами или сидит, рыдая, в ванной и кромсает себе руки бритвой; она излучает такое бессилие и отчаяние, что остальные обитатели «Дома» шарахаются от нее как от бешеной. Возможно, поэтому.

— Господи, как увлекательно! Представить только, что нам реально выпал шанс! — В голосе Барби Йонна слышала напряженное ожидание, но попросту ее игнорировала.

Само имя соседки вызывало у нее тошноту, однако газеты его обожали, и оно постоянно присутствовало на рекламных анонсах. По-настоящему девушку звали Лиллемур Перссон — до этого докопалось одно из вечерних изданий. Там также разыскали ее старые фотографии тех времен, когда она была еще тоненькой темноволосой девчушкой в слишком больших очках, не имевшей ничего общего с теперешней, накачанной силиконом белокурой красоткой. В «Дом» принесли экземпляр той газеты; увидев их, Йонна от души посмеялась, но Барби расплакалась, а потом сожгла газету.