Пабло де Сантис - Язык ада

– Еще кто-нибудь в нее входил?

– Нет, только они. Они заседали часами.

Рауач отправился за Зуньигой в его номер. Вернулся через пару минут.

– Его там нет. Комната убрана, такое впечатление, что он сегодня туда вообще не заходил.

Дверь отеля открылась, и ледяной шквал ворвался в фойе. Вошла Химена, одетая в желтый плащ, натянутый на голову.

– Я увидела автомобиль комиссара; как он проехал мимо моего дома. Есть какие-то новости?

Она достала из кармана записную книжку, пострадавшую от ливня, чернила расплылись в голубые пятна. Я рассказал ей о том, что случилось. Я говорил почти шепотом, мы все говорили почти шепотом, как будто боялись кого-то разбудить.

Комиссар перебил все эти перешептывания. Он говорил очень громко, почти кричал.

– Рауач, пусть принесут все фонари, которые у вас есть. Мне наплевать на ливень, каждый должен оказывать помощь следствию.

– А что будем делать? – спросила Химена.

– Искать Зуньигу.

Химена достала из сумки вспышку и прикрепила ее к камере. Рауач и консьерж вернулись с фонарями и запасными батарейками. Я подошел самым первым и нашел фонарь, который был исправен; остальные, кажется, были в основном сломаны.

Анна сидела в кресле, устремив взгляд в пустоту. Она не могла подняться, уже сейчас она была далеко-далеко отсюда.

Я же не мог противиться – несмотря на трагедию – тяге к приключениям, словно я был еще бойскаутом в своем первом лагере.

Гроза уже выдохлась, шел монотонный дождь, неприятный, но не все же невечный. Я надел на голову капюшон. Ночь была очень темной, горели только пять или шесть фонарей, двигавшихся вдоль фундамента недостроенного крыла гостиницы. Половина фонарей оказалась неисправной, они быстро тускнели и гасли. Васкес выключил свой и швырнул батарейки в грязь.

Рядом со мной появился Гимар.

– Здесь и так слишком много народа. Почему бы вам не поискать на пляже?

Чтобы добраться до пляжа, мне надо было пройти мимо дверей отеля. Увидев меня, Химена последовала за мной. Она держала в руках тяжелую фотокамеру. Я не стал ее прогонять: пусть идет. Я начал насвистывать старую песенку.

– Дай мне твой фонарь, – сказала она.

Я отрицательно покачал головой. Ни за какие сокровища мира я бы не отказался от своей игрушки.

Рядом с маяком берег круто поворачивал, так что гостиница скрылась из виду. Перед нами простиралась затемненная поверхность пляжа. Я наступил на водоросли, мои ноги по щиколотку погрузились в пенистое месиво.

– Скорее всего он утонул. Он шел по воде, и его утащили волны. Он всплывет через три дня, вверх лицом, покусанный рыбами, с синюшной кожей и пустыми глазницами.

Химена даже замедлила шаги, испуганная своими собственными словами. Я обогнал ее. Компания мне была не нужна. Я сейчас пребывал в далекой яви своих сновидений – приключений, сценарий которых можно найти в старых книгах. Пляж, ночь, гроза. Но это также могла быть пустыня, сельва, затерянный остров. Место не играло роли, важно было идти в ночи, продвигаясь вперед, навстречу неведомой опасности, сгорая от любопытства, не скрывая боязни и крепко сжимая фонарь.

Я направил луч вперед и вдруг высветил человека, погруженного в воду.

Когда я подошел, я понял, что ошибался: он стоял на коленях, лицом к морю, как бы обращаясь к богу в бессловесной молитве.

Зуньига безразлично посмотрел на осветивший его фонарь. Его лицо, голова, мокрая одежда были покрыты водорослями, как будто он увлекал их за собой, продвигаясь вперед. Обессиленный краб висел у него на лице. Это был утопленник, но утопленник, который умел говорить. Я не знаю, понял ли он, что я стоял перед ним и что это была реальность. Я не знаю, с кем он разговаривал – со мной или с самим собой, – но говорил он тоном человека, раскрывшего страшную тайну.

– Это не река, – сказал он. Я подумал, что в своем помешательстве он обращается к морю. – Сейчас я вижу. Это болото.

Он упал лицом вниз на мертвые водоросли.

…То царь Немврод, чей замысел ужасный

Виной, что в мире не один язык.

Довольно с нас; беседы с ним напрасны:

Как он ничьих не понял бы речей,

Так никому слова его не ясны. „

Зуньигу отвезли в отделение «Скорой помощи» больницы Порто-Сфинкса. Это было покрытое известкой строение, в котором приемный покой занимал половину общей палаты. Обшарпанная стена отделяла приемную от кабинета врача. На стене висела бесцветная гравюра, на которой медсестра, приложив палец ко рту, призывала соблюдать тишину. Кто-то пририсовал ей усы и бороду. Подаренные кем-то лабораторные часы показывали неправильное время.